Геннадий Прашкевич - Костры миров (сборник) Страница 27

Он был оптимист, этот лейтенант Кроу.

И, как многих других, похожих на него оптимистов, его убили вьетнамцы в тихом местечке Лай в одну беззвездную ночь, никак не желавшую разразиться долгожданным кислотным дождем.

А я…

Я выжил…

«Что с нами? — снова подумал Ящик. — Разве мне кто-то говорил, что я никому не нужен? Разве я был первым, призванным убивать? Почему что-то сломалось именно во мне, а не в ком-то другом? В конце концов, разве я видел более страшные вещи, чем голландец, или Буассар, или Усташ? Почему я начал спасать себя? Почему я начал спасать только себя? И какой смысл в том, что я уже много лет прячусь от самого себя?»

Ящик перевел дыхание.

С того места, где он сидел, ему хорошо было видно мерцание оборотня, лежащего под джипом.

От оборотня несло силой и напряжением.

Он освещал весь мир — с его запахами, с его сияниями, с ночной мглой.

Ради чего я себя спасаю? Почему мое сознание так явно начинает пробуксовывать, когда я начинаю думать не о себе, а о нас?..

Опять до меня донесся счастливый забытый запах, и я опять не успел его вспомнить.

Ящик сказал негромко:

— Завтра я ухожу.

— Как уходишь? Куда?

— В Уганду.

Я взглянул на Ящика и пожалел его.

Наверное, он собирался бросить Иностранный легион и превратиться в обыкновенного человека. Наверное, он думал, что превратиться из киллера в преподавателя географии так же легко, как из преподавателя географии превратиться в киллера. Как будто киллер действительно может стать тихим преподавателем или сторожем при лицее. Знаменитый стрелок, снискавший известность в самых кровавых точках, он хотел затеряться в какой-то вшивой Уганде. Да там все жите-пи попадают с деревьев, узнав о решении Ящика.

— Да нет, Усташ, — устало покачал головой Ящик. — Я не останусь в Уганде. Зачем мне Уганда. Я пойду дальше.

«А что там дальше Уганды?» — хотел спросить я, но не успел.

Шаркающей походкой, беспрестанно дергая длинной головой, к костру приблизился Буассар.

Зрачки его глаз были сильно расширены.

Он спросил:

— Меня кто-то звал?

— Нет, — ответил Ящик. — Но раз ты встал, посиди с нами.

— Ты француз! — изумленно сказал Буассар. — Держу пари, ты из Нанта!

— Это так, — негромко ответил Ящик.

И они замолчали.

Один торжествующе, другой устало.

А рядом капрал, упав лицом в траву, пьяно вслушивался в непостижимую для нас вселенную звуков.

Когда Буассар присел около меня, меня обдало запахом табака.

Не глядя я извлек сигареты из кармана его рубашки.

Дым мне не мешал.

Я был полон счастьем узнавания.

Я понимал всех и вся.

Я понимал бег термита в подземных переходах его бесконечного дворца, понимал дикую птицу, затаившуюся на развилке дерева. Я понимал цикаду, бессмысленно трепещущую где-то рядом. Я впервые так сильно понимал весь этот мир — всей своей шкурой, по которой раз за разом пробегали волны ледяного холода. И это бесконечное счастье узнавания кружило мне голову, это бесконечное счастье чувствования вытаскивало меня из грязного болота, в котором, казалось, я погряз навсегда.

А одновременно я вдруг понял, чем пахнет надбавка за риск.

Надбавка за риск пахнет теплым бензином, понял я, перегретой резиной шасси и кровью.

Ничем больше.

— Это все оборотень, — негромко произнес Ящик. — Уверен, что это все он.

— Почему ты в этом уверен?

— А ты взгляни на него. Он похож на космос. Он похож на океан. Он умеет усиливать все те зачатки, что в нас сохранились. Не знаю, как он это делает, но у него получается.

— Да ну, — сказал Буассар. — При чем тут оборотень. У этой твари даже нет пасти.

— Насчет пасти ты прав. Но она ему, наверное, не нужна. Может, он питается всего лишь звездным светом? Может, он звездный миссионер, волею случая заброшенный в наши пространства? А? Не надо ничему удивляться, Буассар. Гремучая змея по теплу, источаемому мышью, узнает о ее присутствии за десяток метров. Японские рыбки сомики улавливают так называемые теллурические токи, которые постоянно циркулируют в земной коре, значительно меняя свои характеристики перед землетрясениями. Скаты и угри, Буассар, умеют генерировать мощные электрические заряды. Наверное, и оборотень что-то такое умеет. Не знаю… Пусть оборотнем займутся те, кому мы его передадим…

— О ком это ты? — подозрительно спросил Буассар.

— О тех, кому мы передадим оборотня, — повторил Ящик.

— В Уганде?

— Если там найдется специалист, то в Уганде.

— Что значит — передадим? — Буассар нервно сжал кулаки. — Ты, кажется, сказал — передадим? Я правильно тебя расслышал?

— Совершенно правильно, Буассар.

— А может, в Родезии за оборотня дадут больше?

— Он похож на чудо, Буассар. На самое настоящее чудо. А разве за чудо берут деньги?

— Именно за чудо и следует брать деньги! — со скрытой угрозой заявил француз, и голова его задергалась еще сильнее. — Чем я буду платить врачам. Ящик? Мне ведь теперь понадобятся хорошие врачи, я вовсе не намерен проводить остаток жизни в обществе слепых! Пусть сперва эта тварь вернет мне зрение, тогда я, может, подумаю!

— Ты мешаешь мне, Буассар, — прохрипел из травы капрал. — Заткнись или убирайся!

Буассар вскочил.

Вид у него был сумасшедший.

Он даже пах не так, как все мы, и по этому его запаху я вдруг понял — он опасен. Немец Шлесс ведь тоже стрелял в нас, а у Шлесса было меньше причин на это. К счастью, как и Шлесс, Буассар не мог вести огонь прицельно, и когда автоматная очередь срезала листья над нашими головами, мир будто взорвался.

Все менялось и упрощалось самым диким и неестественным образом.

Я еще видел светящиеся цветы, слышал писк перепуганных птиц, но все это уже было всего лишь суетой разложения.

Все распадалось, разваливалось, возвращая нас в прежний мир, по шею, да нет, с головой погружая в обыденное дерьмо лагерной жизни. А одновременно возвращалась боль, разламывающая виски.

Взбешенный, я попытался вырвать автомат из рук Буассара.

Но он сам его отпустил.

— Усташ! — завопил он. — Я вижу!

И столько неподдельной радости прозвучало в его словах, что я невольно опустил руки.

— Оставь его, Усташ, — безнадежным мертвым голосом сказал Ящик. — У него все не так… Он напугал оборотня…

Я обернулся.

Оборотень лежал там же, под джипом.

Он все еще светился, но это был тусклый свет, — игра цветных миров под его оболочкой угасла. Он на глазах выцветал, как грязная тряпка. Он тускнел, как зола костра. А по траве катался капрал, зажимая пальцами уши. Не знаю, что он чувствовал. Проклятия капрала полностью перекрывал счастливый вопль француза: