Лента Ососкова - История вторая: Самый маленький офицер Страница 27

Отгородившись от вошедших и всего прочего мира большим мольбертом, у балкона стоял человек, от которого видны были одни ноги в широких спортивных штанах — разумеется, чёрных — да макушка. На полу, в пятне солнечного света, валялась лимонно-жёлтая тряпка непонятной формы. Слышался шорох угля по бумаги: шорк-шорк, шух-шух-шух — и всё. Рисующий, казалось, вовсе не заметил гостей.

— Тиль? — неуверенно позвал Сиф, чувствуя, как ёкнуло где-то в районе живота: неужели, он в гостях у Тиля?!

Шорох прервался, затем мольберт с грохотом обрушился, и глазам вошедших предстал сам художник.

Он был без рубашки, подставлял яркому солнцу голую спину да шею, над которой волосы всё так же небрежно были стянуты в хвостик. Завидев, кто это позвал его, Тиль порывисто перешагнул через поваленный — и обхватил-обнял мальчика, сгрёб в охапку:

— Сивый, нашелся, наконец… — шепнул он радостно, отчего Сифу стало как-то жарко внутри, и, наклонившись, властно, с правом старшего брата чмокнул в лоб.

Сиф попытался вывернуться, но куда там! Несильные, казалось бы, руки художника держали крепко, не отпускали — и захотелось Сифу расслабиться, уткнуться в плечо вновь обретённому другу, ведь так покойно было в этих объятьях! Его отрезвила не мысль даже, так, смутное воспоминание: много-много лет назад полковник, который тогда ещё полковником не был, тоже прижимал к себе, но не так совсем. Тогда руки старались спрятать его от всех возможных опасностей, обхватывали, не держали — придерживали. Тиль же обнимал так, словно ощущал свою полную власть: моё, мол, не тронь никто, мне принадлежит, и дать никому не дам!

— Пусти, — прошептал Сиф, попытался оттолкнуться руками, но Тиль лишь посмеялся, крепко взял за запястья — откуда только сила взялась!

— Не вырвешься, Сив, не исчезнешь никуда больше.

— А что это нарисовано? — вытягивая шею, чтобы увидеть, мольберт, спросил Сиф, неловко попытавшись сменить тему.

— Рано пока знать тебе. Подожди чуток, — и с прежним смехом Тиль толкнул офицерика на диван, строго наказав: — Не шевелись, мне рисунок окончить надо. С натуры оно удобнее.

— Да-а, — задумчиво подал голос забытый Ивельский. — Значит, к тебе всё-таки сдарий фельдфебель пожаловал.

— Ко мне, Стефан Сергич, — отозвался Тиль, довольный донельзя, словно кот, выклянчивший недавно себе вкусный кусочек и теперь сыто и благодушно мурлычущий. — К кому ж ещё!

— Дверь только к себе изредка закрывай, — строго пожурил старик, тоже несдержавший улыбки. — Мало ли, что случится.

— Ах, с вами в соседней квартире мне спокойно, как за десятком таких дверей! — сказать, что Тиль льстит, не поворачивался язык, уж слишком умильное выражение лица у молодого человека было. Даже старик перестал ворчать, вздохнул, бросив взгляд на сидящего Сифа, и вышел, прикрыв за собой в квартиру дверь.

— До свиданья! — вдогонку крикнул было мальчик, но Тиль недовольно к моему подскочил:

— Я же просил: не шевелись!

— И долго мне так сидеть? — поинтересовался Сиф, глядя, как Тиль снова ставит на ножки мольберт. Теперь ему стало ясно, отчего художник щеголял такой «двухцветной» кожей: за мольбертом могли загореть только спина да внешние стороны рук, остальное, включая лицо, оставалось загаром нетронутым.

— Совсем чуть-чуть, — отмахнулся художник, поднимая с пола уголь, и жалобно объяснил: — Мне только набросать пару черт — и всё!

И действительно, не успел Сиф разозлиться со скуки, как мольберт был аккуратно отставлен в сторону, и Тиль, отложив уголёк в сторону, поднял с пола замеченную Сифом ещё вначале лимонно-жёлтую тряпку, оказавшуюся длинной яркой футболкой. Скомкал её в руках, да так и не натянул — жарко было слишком Тилю, жарившемуся только что на солнце.

— Всё, — объявил он весело. — Хватит. Потом докончу.

Сиф неуверенно поднялся с дивана и потянулся: всё-таки, сидеть неподвижно, пусть и недолго, тяжело. Тиль лишь фыркнул смехом и сел рядом, потянув Сифа за плечо, чтобы откинулся на спинку дивана:

— А ты не больно-то и вырос. Сколько тебе уже?

— Пятнадцать, — помрачнел юный фельдфебель, касаясь одной из самых болезненных своих тем. Поэтому и выпалил резко: — Сам знаю, что года на три меньше дашь!

— Ну, три-не три, но год-полтора — точно. Не обижайся! — и, завладев правой рукой мальчика, Тиль принялся играть с пальцами, забавляясь происходящим, как ребёнок.

— Отпусти! — Сиф сердито выдернул руку. — Просил же беспокойные руки держать в карманах!

— Ты про лицо говорил тогда… — принялся оправдываться Тиль. — Что, руку тоже трогать нельзя?

— Я не люблю, когда меня начинают теребить и трогать, как настенный ковер с бахромой!

— Ишь ты как, — надулся Тиль, отворачиваясь. — Стараешься тут, рисуешь до боли знакомую рожу…

Бормотание становилось всё неразборчивее, под конец Тиль уже чуть слышно бубнил себе что-то под нос, но понять нельзя было ни слова. Сиф подрастерял свою сердитость и неуверенно, словно готовую взорваться мину, тронул отвернувшегося художника за плечо. Взрыва не последовало, но это Сифу тоже не понравилось: похоже, Тиль совсем разобиделся.

— Эй, ну ты что! — испугался Сиф. — Я же не нарочно, я же не знал, что тебя это так заденет. Ну Ти-иль… — он принялся его тормошить, под конец нашёл руку художника — узенькую ладонь, загорелую только с внешней стороны — и, затаив дыхание, вложил-всунул в неё свою, с трудом сплёл пальцы… И ладонь Тиля с неожиданной силой сжалась, так что Сиф даже охнул.

— Сив, не пропадай никогда! Без тебя плохо, — зашептал Тиль, даже не поворачивая головы.

— Не пропадаю, — растерянно пробормотал мальчик. Ему захотелось потрогать лоб Тиля, показалось, что у того жар. Уж больно горячо он говорил, словно в бреду забывшись.

— Смотри! — Тиль вскочил, едва успев разжать руку, иначе бы дёрнул Сифа вперёд, и, подбежав к стеллажу у стены, схватил какую-то папку. Всё так же рывком, стремительно вернулся, оттянул резинки назад, раскрыл папку и высыпал содержимое — листы бумаги — прямо на диван. Это были наброски углём, на светло-бежевой бумаге. Лица, взгляды… И со многих листов на Сифа глядело его собственное лицо — только злое и совсем детское.

— Смотри! Это ты, это Кап, это Крыс — он потом к нам пришёл, под самый конец… а это снова ты и Кап! — перебирал листы Тиль, жадно вглядываясь в рисунки. — Я это рисовал почти сразу, как всё закончилось… Нас, оставшихся, пытались по детдомам распихать, но вышло не всех. Да и в детдоме… Знаешь, какие они там зашуганные? А кто посмелее — со мной всё равно, разве поспоришь? — художник рассмеялся, поглаживая пальцем чистое поле на очередном наброске. — Шакалы сильные, слабак — враг. Ну, ты и сам помнишь.