Владимир Немцов - Счастливая звезда (Альтаир) Страница 27

Как всегда беспокойный, Левка снова включил телевизор: хоть бы что-нибудь увидеть на экране! Но затея его была напрасной. Точные расчеты Журавлихина убедительно доказывали, что сейчас еще слишком рано принимать сигналы «Альтаира». Даже самые быстрые теплоходы, отправившиеся позавчера из Москвы, находятся еще далеко отсюда. На таком расстоянии передачу «Альтаира» не примешь. Дальность его действия хорошо известна Левке, хотя он и утверждал, что ультракороткие волны сулят много неожиданностей, а поэтому надо дежурить у телевизора целую ночь.

Ночь обещала быть холодной. Одна рубашка, без пиджака, и парусиновые брюки вряд ли могли служить Левке надежной защитой от холода. Собираясь в путешествие, он так торопился, что позабыл даже куртку, и ежился сейчас у потухающего костра. Да и Журавлихину с его хлипким здоровьем не очень-то жарко.

Впереди темнели заросли ивняка. Митяй направился к ним. Под ногами при каждом — его тяжелом шаге жалобно всхлипывали мшистые кочки. Обламывая сухие ветки для костра, он думал о своем чудаковатом друге, о его детской наивности и полном отсутствии какого бы то ни было практического познания жизни. Это сказывалось и в мелочах, как сейчас, — отправился в путешествие совсем налегке, — и во многом другом. Восторженное, а подчас и суматошное восприятие окружающего мешало Левке принимать правильные решения. Например, чего стоит его предложение ехать вдоль берега Волги на попутном транспорте — поездом так поездом, машиной так машиной — и в это время попытаться принять «Альтаир»!

Ясно, что с этой идеей не могли согласиться ни Женя, ни Митяй. Не везде вдоль реки идут шоссейные дороги, тем более железнодорожные линии, — в том легко убедиться, заглянув на карту. Лучше уж ждать приема в одном месте, а не носиться по всему берегу.

А ведь как Левка спорил! Как доказывал! Кричал, задыхался — глаза на лоб, — грозился бросить всю эту затею и оставить друзей одних. Пусть сами выкручиваются. Конечно, это были одни слова: не такой человек Левка, чтобы отказаться от выполнения своего долга перед товарищами. Пришлось ему все-таки покориться.

Митяй наломал охапку сухих веток и возвратился к костру.

— Никакого намека на передачу, — вздохнув, сказал Усиков, потирая руки от холода.

— Что и требовалось доказать. — Митяй бросил несколько веток в костер. Перешел на второй курс и уже начал пересматривать теорию. Не дорос еще, Тушканчик.

Лева скривил рот в пренебрежительной улыбке и демонстративно повернулся к Жене.

— Я насчет блуждающего глаза. Понимаешь, Женечка, когда я по-настоящему… в общем, глубоко подумал об «Альтаире», мне стало не по себе.

Журавлихин слабо улыбнулся.

— А как же ты думал? Если виноват, то должен отвечать не только перед ребятами, но и перед своей совестью.

— Вот именно, перед ней, — быстро согласился Лева. — Но я говорю в более широком смысле. Ведь «Альтаир» все видит, все слышит… Конечно, за такое растяпство, когда аппарат посеяли, снисхождения нет, — он искоса взглянул на Митяя. — За это самое надо здорово вздрючить, прямо ноги вырывать. И если мы не найдем его, пусть до самой смерти нас совесть мучает. Так и надо растяпам!

— Заладила сорока… «Совесть», «совесть»! — заворчал Митяй, ломая сухие ветки. — Без тебя тошно.

Он говорил с нарочитой грубостью. Больше всего на свете он ненавидел сладко-сентиментальное отношение между друзьями, когда взрослые ребята называют друг друга уменьшительными именами, при встрече целуются, как девчонки, и напоказ перед всеми подчеркивают свою «нежную дружбу». Вот и сейчас он не хотел, чтобы Левка почувствовал его заботу. Ветки для костра мог сам принести, не барышня на высоких каблуках: «Ах, ах, испачкаюсь!»

Митяй смотрел на него с досадой — Левка действительно вымазал углем свои парусиновые брюки. Как за малым ребенком надо водить.

— Вы подежурьте, ребята, а я на почту слетаю, — рассеянно глядя на разгорающееся пламя, сказал Женя. — Может, телеграмма пришла.

— Не мое это дело старшим указывать, но думаю, что ты скоро соскучился, съязвил Митяй, садясь напротив Журавлихина. — Впрочем, извиняюсь, ошибся, мы все ждем технической консультации от лаборантки Колокольчиковой.

— Вовсе не остроумно, — вступился Усиков. — Тебе известно, что Надя обещала найти того парня… Помнишь, собирался ехать в экспедицию. И нечего подкалывать. Я бы мог спросить о нумерованных письмах, но лучше помолчу.

Выстрел попал прямо в цель. Митяй даже крякнул от досады, хотел что-то сказать, не нашелся и сгоряча бросил в костер полную охапку сухих веток. Они затрещали, пламя взметнулось вверх, скрывая от Митяя ехидную физиономию Левки, — он с удовольствием наблюдал за впечатлением от сказанного.

Странный характер у Митяя. Даже от самого близкого друга, Левки, он прятал все, что касалось его отношения к одной весьма заслуживающей внимания девушке из отдела технического контроля Харьковского велозавода. Совсем случайно Левка узнал, что Митяй очень часто пишет ей, причем каждое письмо нумерует. Возможно, беспокоится, что некоторые письма могут не дойти и она обидится позабыл, мол, ее там, в столице, — но следующее письмо, с номером, сразу рассеет ненужные тревоги. Значит, где-то еще бродит ласковое письмецо под номером, скажем, 348, Митяй пишет аккуратно.

— Ты бы заказал себе специальные бланки со штампом: «При ответе ссылаться на наш номер», — подтрунивал Левка, посматривая на мрачного, раздосадованного Митяя сквозь высокое полупрозрачное пламя костра.

Освещенный оранжево-красным огнем Митяй напомнил ему одного из героев детских книг. Похож на вождя краснокожих, только бы перьями убрать его жесткие, как проволока, волосы, немножко изменить форму широкого, добродушного носа, вычернить брови, разрисовать щеки татуировкой — на это Лева мастак… Нет, даже здесь, при свете костра, останется Митяй самим собой, далеким от романтических героев Купера. Ничего общего. Завтракает простоквашей и отмечает письма к любимой в журнале исходящих.

— Смотрю я на тебя, Митяй, и удивляюсь. — Усиков привстал на колени, чтобы лучше видеть его над пламенем. — Кровь у тебя в жилах или снятое молоко? Конечно, если рассказать нашим девчатам о твоей редкой привязанности, о письмах через день, о встречах раз в году, то они, растроганные, вытащат платочки и будут сморкаться от умиления… Нет, уж извините! — Левка развел руками. — Я так не могу… Любовь — это самое… как пламя… Вот, смотри на него! Оно согревает нас, оно светит, и не только нам, но и окружающим… Правда, Женечка?

Снисходительно поглядывая на него — что может понимать первокурсник! Журавлихин ворошил палкой горячую золу, где блестели золотые искорки, такие же веселые, как в Надиных глазах. «Сегодня же отправлю ей письмо, как пойду за телеграммой», — подумал он и мечтательно заговорил: