Владимир Колотенко - Тебе и Огню Страница 28

 - Но и Наполеон хорош! - восхищается Лена. - Другой бы... да тот же Мубарак или Путин... или какой-то там шейх загрёб бы эту плиту, приспособив её для камина в бассейне... Или в клозете...

 - Хорош! - соглашаюсь я.

 Так вот эта самая финтифлюшка с тайными письменами... Кстати, вот и Тинины письмена, я просто убеждён в этом, ждут своего Шампильона. Там столько человечков и птичек, змеек и зверюшек...когтей и клыков, и пёрышек...

 - И какая ж такая случайность? - спрашивает Лена.

 Жадность, с которой я время от времени припадаю к Тинкиному кубку, всегда и в самой полной мере утоляется вот, например, таким зельем:

 Надену ожерелье из медвежьих когтей и волчьих клыков...

 подпояшу лохмотья веревкой, увешанной мешочками со снадобьями...

 поставлю в острый синий луч лунного света заветный черный котелок...

 перемешаю лунные блики с отваром можжевельника,

 добавлю щепоть пепла перьев черного петуха,

 парочку скорпионов, зуб дракона и жало змеи...

 выпарю всё это в лунном свете до самого восхода,

 а с первым лучом солнца добавлю кусочек твоего сердца,

 улыбку нашего нерожденного ребенка,

 осколки ВЧЕРА и первый солнечный луч...

 С первым криком совы вылью драгоценное снадобье

 в жернов Времени...

 «Рогоза завязи...».

 Я дожидаюсь блеклого света луны и бегу к лесу, чтобы первым услышать первые крики совы, чтобы это драгоценное снадобье Тинка не успела вылить в крохоборское прожорливое жерло, где жернов Времени свирепым Молохом перемелет и, давясь, сожрёт То, Что и есть Эликсир Бессмертия.

 Совы, сыча или выпи... Да хоть самого осла... Крики... Да того же в клочья разодранного Мунка!

 - И что там, - спрашивает Лена, - на той финтифлюшке написано? Прочитали?

 Тинино письмо...

 - Ты не поверишь, - говорю я, - мазня! Хуже самого Уорхола и даже хуже Малевича!

 В пятницу, как и планировали, нам с Леной удаётся вырваться на недельку в Египет, на каких-то несколько дней, с радостью детей, никогда не видевших верблюда! Словно мы никогда не были у той самой правой лапы Сфинкса! И тут же - домой... домой... Дела-дела... Пососали Лапу и хва... Дело, правда, не в Лапе - Сфинксом и побегом в Египет я защищаюсь от... Именно!.. Тинка пронизала меня насквозь, пропитала, прополосовала... Заррраза!..

 То в Египет, то в Тибет, то на остров Пасхи... Или к Гогену в гости... Эти места силы подпитывают меня в борьбе с Тиной, в битве за...

 То на Кайлас!

 В борьбе? В битве?!

 Ага...

 Я должен признаться: эта битва не на жизнь... Южный полюс с его подземным городом в Антарктиде - это, скажу я вам, не детские игры.

 Бывает, что Тина время от времени черканёт мне парочку фраз. Вот вчера, скажем, ночью... Я уже раззевался вовсю, убаюканный малиновой, вдруг: «...варись, трава, гори огонь, пойдите тени прочь...».

 Тинкины тени...

 Я легко мог найти какой-нибудь предлог и позвонить Юле, так, мол, и так, и, между прочим, пригласить её на ужин, и под каким-либо предлогом, уговорив Лену остаться дома, мол, пустяшное дело, смотаться в Москву на часок-другой, на ночь...

 Я не ищу предлога. И Аня не ищет.

 «... варись, трава...».

 И так далее! Дальше - больше... Я даже вымолвить себе этого не могу!

 Сон как рукой сняло!

 - Что же дальше-то? - спрашивает Лена.

 Эти побеги от самого себя - зряшное дело.

 - Книги, - потом уточняю я, - это уже были ягодки... Как только костерец под Жорой запылал полным ходом, продолжаю я, стали приносить кто что мог и хотел... Рухлядь всякую... Газеты, журналы... Потом старые стулья, какие-то тумбочки, целые шкафы... Кто-то бросил в огонь даже старый кассетный магнитофон... Потом полетели телевизоры и пишущие машинки... ну... я рассказывал... автомобильные шины и даже целые легковые авто... «рено», «пежо»... почему-то сперва французские, затем немецкие (полный гитлеризм!) и японские, итальянские и американские... Слышались взрывы - бензобаки... Затем...

 - Рест, какие взрывы?

 - Н-да... Да-да... «...пойдите тени прочь...», - говорю я. - Но книг были горы... Горы груд!..

 - Какие тени? - спрашивает Лена.

 Тинины!

 - Костёр уже пылал, - говорю я, - теней было столько, что... Они просто затмили... Я гнал их прочь и прочь... Выперлись тут... Лампочка едва мерцала... Каждая тень, - поучаю я, - должна знать своё место!

 - Какая лампочка? - возмущается Лена.

 - Тинкина!..

 - Тинкина?!

 - Я сидел и листал... Перечитывал Чехова... Даже помню том из собрания сочинений - седьмой! «Дама с собачкой» и «Чёрный монах», и «Про любовь»... Особенно «Про любовь»... Ну ты помнишь, там...

 Лена улыбается.

 - Дочитал хоть?

 Мне не надо дочитывать. Я перечитал. Про любовь... Про сына и про дочь... У Чехова, правда, о детях ни слова... Это у Тинки, я это точно знаю - у Тины... У неё там ещё вот что: «...чтоб чужака мой наговор не тронул ни за что, чтоб развела нас только смерть...».

 Холодина такая, что нет никакого желания выходить на улицу.

 - Рест, - говорит Лена, - ты собак покормишь?

 И куда её несёт в такой холод, в такую ночь?

 - Не забудь свою сумку, - говорю я.

 Тинино письмо... Жорина финтифлюшка... человечки, птички, рыбки...

 - Я остаюсь, - внезапно объявляет она, - ты же видишь, что я не успела.

 - Я сам покормлю, - говорю я.

 Я обязательно ей напишу... И про чужака, и про детей наших, и про неразводы, и про жизнь нашу... Зачем нам смерть? Ти, мы же с тобой бессмертны! Во всяком случае - Ты! А я уж прилеплюсь у Твоего мизинца. Ты же накапаешь мне своего эликсира бессмертия? Дашь отпить из сей чаши своей? Ты ж не жадина какая-то там... Не скупец!..

 Даю слово!

 (Никаких клятв!).

 - Ре-э-э-э-й, Рестичек, ау!.. Твои двадцать капель.

 Я выпиваю залпом эту вонючку, капли снотворного - бррррр... Сон как рукой сняло...

 - На, запей...

 Я запиваю.

 Я не уверен, что этот самый Шампильон смог бы проникнуть в тайну Тининой клинописи.

 Тинкин хай-тек!

 Насчёт «прилеплюсь у Твоего мизинца»! «И не вообрази, что мне твои в ногах валяния нужны». Видимо, мои вногахваляния вызывают у неё чувство... брезгливости, что ли... Я даже вижу, как она пинает меня, валяющегося, под зад своей смелой бронзовой ножкой... Ногой-ногой... Своим сапожищем! Как пса поганого - ннн-ааааа!..

 Я даже слышу хрустальный звон её колокольчиков: тиннн-тинннн... тиннн...

 Чтоб я никогда не вилял перед ней хвостиком.

 Ннн-ааа...

 - Да, книги горели как порох, особенно книги... Со всеми их трагедиями и философиями... Не щадя никого...

 Чистка, чистилище...

 Или, скажем, Бетховен...

 Отереть и осенить...

 Может ли его музыка совершить переворот в сознании вот этих самых семи с половиной миллиардов утлых уродцев, тысячелетиями истязающих лик планеты, если уши их забиты глиной исключительно величественной глухоты?

 - Но вот что поразительно! - говорю я, - когда книги горели - огонь не обжигал! Знаешь... Каждый старался, так сказать, запастись этим огнём... Это как благодатный огонь из Кувуклии! Все сбежались со свечечками и запасались-запасались этим огнём... Как водой в засуху! Прошёл слух, что он благодатный, вот все и бросились запасаться... Как зерном в неурожай! Выхватывали горевшие книги из костра и погружали в эту благодать свои лица, да-да, «...в густое варево, чтоб обтереть своё лицо ещё до зарева...».

 Отереть и осенить... Тина и тут... прям... Чтобы зарево не застало врасплох.

 - ...ага, целые лица свои, - уверяю я, - в этот книжный огонь... Огнь! Чехова, Бунина, Набокова... Хотя, правда, от «Лолиты» толку было мало - ожоги... жглась огнём... Приходилось даже смазывать кожу мёдом на молоке... От десяти коров. А вот «Иллиада» с «Одиссеей» хорошо грели, мягко, шелковисто, тепло, посверкивая... И «Дон Кихот» ничего, и Рабле с Монтенем и Паскалем... В общем там тоже был сыр-бор - кто грел больше, кто меньше... Кто ярко, а кто просто тлел... Тускло... Какой-то Джойс просто дымил... Будто на распутье в распутицу...

 «Паутинно выверенная путаница дней».

 Точно-точно - точь-в-точь как если бы все мы вдруг оказались в путаной паутине, и дни наши, и тени... Жора, Лёсик, Иуда, Папа... Иисус... Их паутинные тени... Тинины... Но, знаешь, сколько я не выискивал, сколько не гонялся, тайно прячась в тени домов, сколько ни старался, так сказать, поймать на горячем Тинину тень, мне так и не удалось... Я подумал: она бестенна! Я же это не придумал, я в это уверовал: у Тинки нет тени! Ни тени, ни теней... И тут не может быть и тени сомнений!

 (Я - её тень!.. Мечта! Эх, если бы... Я бы тогда... Эх... дааа...).

 - Может поспишь? - спрашивает Лена.

 - Я же только проснулся!

 Тинины скалозубые распутницы всех перепутали, запутав и нас в эти пута путников на распутье...

 В распутицу...

 - Растаскивали, - говорю я, - этот огонь по квартирам, по городам и странам... Как олимпийский, ну... знаешь... И вскоре весь наш шарик земной замерцал-засветился... Ну, помнишь - как от Тинкиных стихов... Когда каждый вкрутил в себя лампочку...