Геннадий Хазанов - Para Bellum Страница 28

Куцый явился через три часа. Всё-таки даже Джаба был не всемогущим, понадобилось время для согласования «командировки» с двумя администрациями: собственно тюрьмы и «рабочего лагпункта», со своей некоторой автономией.

Смотрящим в СЛОНе был пожилой татарин Ахмет Кузьмич Гусейнов, медвежатник с дореволюционным стажем. Все называли его Кузьмич. То ли это было погоняло, то ли просто уважительное обращение, понять не мог никто, да по этому поводу как-то и не задумывались. Дед числился санитаром при лазарете. Только очень наивный человек мог бы поверить, что во времена всевластия НКВД «законник» мог жить в зоне по понятиям, отказываясь от работы. Гусейнов был человеком неглупым, да и жизнь научила против ветра не плевать. Он знал, что в его положении есть только два пути: скозлиться, т. е. начать сотрудничать с администрацией лагеря, или пахать как обыкновенный «мужик». Уйти на небо с дымом из трубы котельной или в мёрзлую землю – третья возможность – Ахмета Кузьмича мало прельщало. Потому он и устроился на тёплое – в буквальном смысле – место при лекарне. С учётом того, как была устроена система оказания медицинской помощи заключённым, гарантированная самой демократичной в мире сталинской конституцией, можно было с уверенностью говорить о том, что Кузьмич, в общем-то, воровских запретов и не нарушает, то есть не работает.

О Джабе изо всего трудящегося в поте лица ограниченного «колючкой» контингента, включая и охраняющих, знал только смотрящий. Его доверенный посыльный успел шепнуть Витюле, что его приглашает большой человек, можно сказать, профессор. И на воле о каком-то там Ивакине бандит даже не слыхал. Его впечатлил сам факт: сиделец имеет возможность пригласить к себе нужного человечка так просто, чтобы поговорить.

Конвоиры остались за дверью. «Как на допрос привели», – мелькнуло в голове у бандита. Он остановился у двери, оглядел аскетическую обстановку кабинета. Точно как у «кума», даже поскромнее. Единственно, что поразило, – на рабочем столе стоял чёрный телефонный аппарат. Интересно, с кем он отсюда может разговаривать? Куцый представил, как он прямо из камеры набрал бы номер своей марухи Любани. Смешно.

Сам «большой человек», сидящий за письменным столом, на Витюлю особого впечатления не произвел. Мелковатый, пухлый, небритый – это ладно. Куцубин повидал всякий народец и понял, что главное не в огромных мускулах или двухметровой стати. В Джабе Виктор увидел то, что ненавидел и презирал в этой жизни больше всего. Для себя и корешков он называл это одним словом: «интеллихент», которое всякий раз выплёвывал из кривящегося рта словно харкотину.

Ивакин тоже рассматривал Виктора. Нагловатый взгляд из-под блатной чёлки, манера стоять, выставив вперёд ногу, как будто он готов сорваться в «Цыганочку» с выходом». Нормальный бандюк средней руки. Большим паханом не станет никогда, интеллекта не хватит. А небольшую шайку на несколько налётов организовать сумел. В общем, фигура простая, понятная и потому малоинтересная.

«Что же, – сказал сам себе доктор искусствоведения (он действительно имел эту учёную степень, защитившись параллельно с совсем другими занятиями. Двадцать почти лет вёл двойную жизнь, а потом вдруг «залетел» в одночасье. Прямо в СТОН) Иоаннишвили голосом вождя: – У меня нет для вас, Джаба Гивиевич, других уголовников. Работайте с теми, кто есть».

– Правда, что в ваш барак вертухаев нагнали прямо с «винтарями»?

– Ну, – согласился Витюля.

– Почему?

– А я почем знаю?

– Тогда рассказывай, как дело было. По порядку.

– А почему я тебе должен докладывать? Ты кум, опер, следак? Сам в зоне чалишься…

– Не хочешь? – искренне удивился Джаба. – Сейчас в БУР вернёшься, там и сдохнешь. В камеру без печки пойдёшь, и горячее – раз в три дня…

Куцый машинально сгорбился, была у него такая привычка. Если чувствовал, что «нарвался».

– Так, гражданин начальник, ничего и не было. Мы стали прописывать новичков. Там был один, такой «четырёхглазый». За него почему-то стал держать мазу Марков, бывший комкор.

– Почему? Они были знакомы?

– Не. – Куцый ещё раз подумал. – Точно нет. По всему видно.

– Тот очкарик назвал своё имя?

– Да кто его спрашивал, фраера?

Джаба Гивиевич откинулся в кресле, пробежался короткими пухлыми пальцами по столешнице.

«Ишь, роялист», – неприязненно покосился Куцый. При этом он имел в виду совсем не политические пристрастия «большого человека».

Ивакин заметил взгляд и усмехнулся про себя.

– Что-нибудь этот очкарик про себя рассказал?

– Ну, – согласился налетчик.

– Что именно? Напрягитесь, пожалуйста, вспомните.

Неплохой психолог, профессор нарочно перешёл на «деликатную» манеру общения. Результат не заставил ждать. Витюля снова распрямился, презрительно сощурил водянисто-голубые глаза и, по-блатному растягивая слова, произнёс:

– Терпила базарил, захомутали его за геометрию. Какие-то ненастоящие… – он пошевелил пальцами, пытаясь вспомнить слово, – хреновины. Думал, мы совсем тупые. А я не люблю, когда передо мной выёживаются. У меня на лагпункте «вумные» долго не живут…

И дерзко взглянул сверху вниз на сидящего Джабу.

Доктор искусствоведения кротко улыбнулся.

– А разве не тупые? Как три слоновые задницы, накрытые брезентом. Ты что о себе возомнил, вошь лобковая, – тихо заговорил Ивакин. – Я тебе прокурор на выездном заседании? Давно из параши не пил? Спрашивают – отвечай чётко. Не сообразил, кто на зоне хозяин? А замашки марьинорощинские засунь в рот, пережуй и проглоти, пока что другое жевать не заставили. Я доступно выражаюсь, мать твою, петухом под нарами траханую…

И ещё с минуту развивающие эту мысль конструкции строил никакой ни Иоаннишвили, а натуральный Ивакин, пахан над пятью сотнями самых авторитетных воровских хаз и «семей» всего Кавказа и Закавказья.

Куцый понял, что на самом деле перед ним настоящий пахан. Не зря слушок ходил, что есть над всем СТОНом «смотрящий», кого и в Москве уважают. На сухом лице расплылась искренняя улыбка.

– Нет, правда, тот чудила четырёхглазый толкал, что его за геометрию загребли. Кореши ещё ржали. Да я ему по харе и засветить как надо не успел, тут вояки вмешались… – При воспоминании о Маркове и его дружках Куцый даже потемнел лицом. – Ха-арошая разборка завязалась, а тут и вертухаи завалили… Растащили всех. Очкарика увели. Я что заметил – перепугался за него Успенский. «Попки» его сразу в коробочку взяли, собой прикрывали, будто боялись – шмальнёт кто.

Про удар по лицу от Успенского он предпочёл не вспоминать.