Жюль Верн - Невидимая невеста Страница 28

— Я тебя предупрежу, Марк.

— Я на тебя рассержусь, если ты скроешь от меня…

— Ничего я от тебя не скрою… но уверяю тебя, что это дело уже никого не интересует!.. Никогда город не был так спокоен!.. Одни занимаются своими делами, другие — удовольствиями, и котировки на бирже держатся на высоком уровне!

— Ты шутишь, Анри…

— Хочу доказать тебе, что у меня нет никаких опасений!

— И однако, — проговорил Марк с помрачневшим видом, — если этот человек…

— Нет!.. Он знает, что будет арестован, если вернется в Рагз. А в Германии множество ярмарок, где он может демонстрировать свои таланты фокусника!

— Таким образом… эти возможности… о которых он говорит…

— Это годится только для глупца!

— Ты в них не веришь?..

— Так же, как и ты! Итак, дорогой Марк, считай дни, часы, минуты, которые остались до знаменательного дня!.. Лучшего занятия не придумаешь, и начинай считать снова, когда дойдешь до конца!

— Ах, мой друг!.. — вскричал Марк, сердце у которого, должно быть, учащенно билось.

— Ты ведешь себя как мальчишка, Марк. Мира более благоразумна, чем ты!

— Это потому, что она не знает того, что знаю я…

— А что ты знаешь?.. Я тебе скажу! Ты знаешь, что этого субъекта уже нет в Рагзе, что он не может сюда вернуться… что мы никогда его больше не увидим, слышишь… и если этого недостаточно, чтобы тебя успокоить…

— Что ты хочешь, Анри, у меня предчувствия… Мне кажется…

— Это безрассудство, бедный Марк!.. Послушай… Поверь мне… Вернись в особняк к Мире…

— Да… Мне не следует оставлять ее одну… даже на мгновение.

Бедный брат! Мне было больно смотреть на него! Его опасения возрастали по мере приближения дня свадьбы. И по правде говоря, я сам ждал эту дату с величайшим нетерпением! Но если — чтобы успокоить брата — я мог рассчитывать на Миру, на ее влияние, то в отношении капитана Харалана я не знал, как поступить.

Читатель не забыл, что в тот день, когда газета «Пештер Ллойд» сообщила, что Вильгельм Шториц находится в Шпремберге, мне стоило большого труда отговорить капитана от поездки в этот город. Шпремберг расположен только в восьмистах километрах от Рагза… За сутки он мог бы туда добраться… В конце концов нам удалось удержать его. Но несмотря на наши доводы о необходимости предать забвению это дело, он все время к нему возвращался, и я боялся, что храброму мадьяру удастся от нас ускользнуть.

В то утро он пришел ко мне, и с самого начала разговора я понял, что он решил ехать.

— Вы этого не сделаете, дорогой Харалан, — произнес я, — вы этого не сделаете!.. Ведь ваша встреча с этим пруссаком… Нет… теперь это невозможно!.. Умоляю вас не уезжать из Рагза.

— Дорогой Видаль!.. Нужно наказать этого мерзавца.

— Он будет наказан рано или поздно! — воскликнул я. — Да, он будет наказан!.. Единственная рука, которая должна его схватить и поставить перед судом, — это рука полиции!.. Вы хотите уехать, а ваша сестра?.. Прошу вас… Послушайте меня как друга… Через два дня состоится свадьба… а вы не успеете к тому времени вернуться в Рагз…

Капитан Харалан понимал, что я прав, но не хотел сдаваться.

— Дорогой Видаль, — ответил он тоном, показывавшим, что у меня было мало надежды его переубедить, — мы с вами не видим… не можем видеть вещи одинаково… Моей семье, которая вскоре станет семьей и вашего брата, нанесены оскорбления, и за эти оскорбления я должен отомстить!..

— Нет!.. Это дело правосудия!

— Как же оно накажет человека, которого здесь нет… и он не может вернуться! Значит, я должен отправиться туда, где он находится… где он еще должен быть… в Шпремберг!

— Хорошо, — ответил я, пуская в ход последний довод, — еще два-три дня терпения, и я поеду с вами в Шпремберг!..

Я настаивал с такой убежденностью, что наш разговор закончился твердым обещанием: после свадьбы я не буду противиться плану капитана и поеду вместе с ним.

Какими бесконечно долгими показались мне эти два дня, отделявшие нас от 15 мая! Считая своим долгом успокаивать других, я сам иногда испытывал тревогу.

Поэтому, движимый каким-то предчувствием, часто поднимался или спускался по бульвару Телеки.

Дом Шторица по-прежнему оставался таким, каким был после полицейского обыска: запертые двери, закрытые окна, безлюдные двор и сад. На бульваре Телеки дежурили несколько полицейских. Их бдительный взгляд достигал парапета старинных укреплений и охватывал даже окружающую сельскую местность. Ни хозяин, ни его слуга ни разу не попытались войти в дом. И однако (вот что значит навязчивые мысли!), несмотря на все, чтó я говорил Марку и капитану Харалану, вопреки тому, что говорил самому себе, мне казалось, что, если бы я увидел, как из трубы лаборатории поднимается дым, а за стеклами бельведера появляется какое-то лицо, я этому не удивился бы.

Тогда как население Рагза, оправившись от недавнего страха, уже перестало обсуждать это происшествие, призрак Вильгельма Шторица преследовал нас — доктора Родериха, моего брата, капитана Харалана и меня!

В тот день, 13 мая, чтобы развеяться, я направился после обеда к мосту Швендор с намерением перейти на правый берег Дуная.

Прежде чем попасть на мост, я прошел мимо пристани, где причалил пароход из Будапешта — все тот же «Матиаш Корвин».

Тогда мне вспомнились эпизоды моего путешествия, моя встреча с этим немцем, его провокационное поведение, чувство антипатии, которое он вызвал у меня с первого же взгляда, а потом, когда считал, что он сошел с парохода в Вуковаре, произнесенные им слова! Это был он, и никто другой, тот же голос, что мы слышали в гостиной особняка Родерихов, та же артикуляция, та же резкость, та же тевтонская жестокость.

И под влиянием этих мыслей я ехал разглядывать одного за другим пассажиров, которые сходили с парохода в Рагзе… Я искал бледное «гофманское» лицо, странные глаза этого субъекта!.. Но, как говорится, зря старался.

В шесть часов я, как обычно, занял место за семейным столом. Мне показалось, что госпожа Родерих чувствовала себя лучше и почти оправилась от волнений. Сидя рядом с Мирой, накануне свадьбы брат забывал обо всем. Сам капитан Харалан казался более спокойным, хотя и мрачноватым.

Я был полон решимости сделать все возможное, чтобы развеселить это маленькое общество и рассеять последние тягостные воспоминания. К счастью, мне в этом помогала Мира, вносившая очарование и радость в этот вечер, который затянулся допоздна. Без чьей-либо просьбы она села за рояль и спела несколько старинных мадьярских песен, словно для того чтобы стереть из нашей памяти отвратительную «Песнь ненависти», прозвучавшую в этой гостиной.