Анатолий Днепров - Формула бессмертия (сборник) Страница 28

Обходя помещение для химических работ, он вдруг заметил в углу странное сооружение из стекла и никеля, назначение которого он не мог вначале объяснить. В центре, на фарфоровом столике, покоился небольшой, объемом в полтора-два литра, сосуд овальной формы, к которому со всех сторон были подведены многочисленные стеклянные и резиновые шланги, трубки и капилляры. Вокруг центрального сосуда на ажурной конструкции из нержавеющей стали стояли многочисленные колбы из кварцевого и матового стекла, а под стойкой в специальных гнездах были укреплены два никелированных баллона — один с кислородом, второй с углекислым газом. Сложная система тонких стеклянных трубок извивалась вокруг центрального сосуда и внутри него, образуя единую сетку для обогрева и термостатирования прибора. Об этом можно было догадаться потому, что лабиринт трубок начинался и кончался в металлическом баке, в который были встроены электрическая печь и терморегулятор. Несколько термометров торчали из различных частей прибора, а их показания при помощи термоэлектрических датчиков выносились на записывающий потенциометр.

На поверхности стекла были надписи:

«Питание», «Ферменты», «Рибонуклеиновая кислота», «Аденозинтрифосфат».

И тут он все понял.

Кто хоть один раз занимался проблемой искусственного выращивания живых существ в лабораторных условиях, мог только мечтать о таком приборе! Именно для этого он был сконструирован.

Поняв его назначение, Альберт принялся изучать его схему.

Да, сомнений не было. Это было то, что ученые привыкли называть «биологической колыбелью» — сложной и остроумной системой, максимально имитирующей ту, которая создана природой в живых существах. В приборе было воплощено все, что известно науке из области эмбриологии и физиологии высших животных. Он был построен на принципе саморегулирования, и, по-видимому, стоило только поместить в питательную среду одну-единственную клетку живого организма, как дальше само ее развитие определяло гармонические функции всех узлов установки.

Прибор был в идеальном состоянии. Однако по едва заметным следам осадков в тончайших трубках, по потертости стенок Альберт догадался, что он использовался и, наверное, не один раз. Для чего он применялся? Какой организм выращивали в этой изумительной системе?

Может быть, он никогда бы не смог ответить на эти вопросы, если бы его взгляд не упал на небольшой железный ящик стоявший в углу комнаты. Вначале он принял его тоже за прибор — он был сделан из нержавеющей стали, — но когда он взялся за ручку и открыл крышку, то оказалось, что это был обыкновенный ящик для хранения документов. Альберт машинально взглянул внутрь на толстую книгу в зеленом переплете и уже хотел было его закрыть, как вдруг его взгляд упал на небольшую белую наклейку в верхнем правом углу книги, на которой большими черными буквами было написано:

«Сольвейг, вариант 5»

Сольвейг? Что это такое? Почему Сольвейг? Дрожащими руками он извлек из ящика тетрадь. Он раскрыл первую страницу тетради и уставился на исписанное. Затем он начал листать книгу, страницу за страницей, и обнаружил везде одно и то же — ряды цифр. Цифры были написаны в две строки, в верхней повторялись только две: 0 и 1, а в нижней в причудливых сочетаниях мелькали четыре цифры: 2, 3, 4 и 5. Это выглядело так:

1 0 1 00 111 01 0001 0 11 10…

4 4 2 34 224 52 5433 4 22 43…

«Код, генетический код!» — пронеслось в его сознании. 1 и 0 — это сахаридная и фосфатная цепочка. 2, 3, 4 и 5.

Это азотистые основания — гуанин, аденин, цитозин и тимин.

Пятьдесят страниц книги были исписаны одними цифрами. В одном месте он обнаружил небольшую группу цифр, обведенную красными чернилами. Над ними была надпись

«Летальность?»

Знак вопроса был выписан несколько раз и подчеркнут жирной линией. «Летальность» — это значит смерть… Что могли значить эти цифры? Чей код был записан в тетради?

Не находя ответа в таинственных рядах цифр, Альберт отложил тетрадь в сторону и снова открыл ящик. Кроме бумаг, испещренных точко такими же рядами цифр, он еще обнаружил небольшую коробку из пластмассы, которую он долго не мог открыть.

Его охватило странное волнение, и он почувствовал, что находится на пороге раскрытия страшной тайны…

Коробка оказалась наполненной фотографиями. Вначале это была микрофотография одной-единственной клетки. Затем клетка разделилась пополам. После — еще больше. Затем началось дифференцирование. Вот клетки образовали комок. Комок разрастается. Вот крупный зародыш… Он не останавливался на каждой фотографии в отдельности. Руки у него дрожали, и он лихорадочно перебирал карточки, перескакивая через одну, через две, пока, наконец, не увидел фотографию ребенка, сначала совсем крохотного, затем больше, вот он уже улыбается, таращит глазенки, вот он подрос.

Альберт внезапно остановился, чувствуя, что больше не в состоянии просматривать фотографии подряд. Он крепко сжал зубы, запустил руку на дно коробки и вытащил самую последнюю фотографию. На ней был запечатлен… гроб. Гроб утопал в цветах, лицо же мертвой женщины… Альберт схватил предыдущую фотографию и закричал не своим голосом. Нет, это было невероятно, это было чудовищно!

В руках он держал фотографию матери…

Он не помнил, как покинул усадьбу Хорша, как выехал из Кабле, как мчался к себе домой. Он забыл все: себя, Хорша, Миджею. Перед его глазами застыло только одно лицо — доброе, улыбающееся, бесконечно ласковое.

Он приехал домой и бросился на кровать. В голове все перепуталось, мелькали какие-то лица, цифры, колбы, фотографии. Временами он терял сознание, а когда приходил в себя, то обнаруживал, что лежит в постели и над ним склоняются какие-то люди: то экономка, то профессор Биркгофф, то товарищи по работе, то врачи в белых халатах…

Он смутно помнил, как неистово вырывался из чьих-то рук и куда-то бежал, кажется наверх, в кабинет отца, и там рвал бумагу, затем фотографии, рвал на мелкие кусочки, пока его не схватили и насильно не уложили в постель.

Этот приступ безумия продолжался несколько дней. Затем он впал в полное безразличие, в апатию, и часами лежал, вперив глаза в потолок. Все стало серым, бесцветным… Альберт чувствовал себя совершенно опустошенным и раздавленным…

Вскоре после всего случившегося его навестили товарищи по работе, Виктор Клемпер и Антуан Густ. Они вошли в спальню шумно, с той напускной веселостью и искусственным оптимизмом, с которыми обычно приходят к тяжелобольному.