Анатолий Маркуша - Приключения капитана Робино Страница 28

— Пожалуй, договоримся так, Дмитрий Васильевич: я знакомлюсь с программой, то есть с продолжением программы, хотелось бы осмотреть новую ЛЛ, еще лучше бы — слетать на ней, вот тогда я буду готов дать вам окончательный ответ, принимаю я ваши условия или, пардон, я — пас.

Почему-то здесь Толстый добродушно заулыбался, заметил:

— А правильно ваш Александров оценил капитана запаса Робино Максима без отчества, знаете, что он сказал? «Очень ндравный он мальчик, но дело знает». То, что вы дело знаете, я убедился вполне еще раньше, а теперь вижу — вы и правда, «ндравный» мальчик, даже — очень. Но против высказанных пожеланий ничего возразить не могу. Разумно. Сегодня — четверг… в понедельник, если не возражаете, мы встретимся для подведения окончательных итогов. Я надеюсь, вы не считаете понедельник за тяжелый день? — Он все еще улыбался.

— Наоборот, я даже люблю, когда приходится что-то начинать делать с понедельника. На том мы расстались.

В воскресенье появилось сообщение о рекордном полете Пономаревой. Сообщение было куцее, подано не очень-то броско, но тем не менее, люди могли узнать: есть еще женщины не только в русских селениях, но и в городах попадаются, для них не заросла тропа в авиацию. Вот и судите, господа присяжные заседатели, продолжается ли жизнь в наших пределах? Рекордный полет должен был, вероятно, войти в набор расхожих доводов наших политиков. Валя прокатила пробный шар, а может это ее катанули в качестве этого самого шара. Ближайшие дни должны были прояснить, что к чему. Повезло девочке? Хотелось бы, чтобы было так.

Звоню Вале. Поздравляю. Говорю все слова, какие полагается говорить в подобных случаях, а потом спрашиваю: не готова ли она заехать ко мне для серьезного разговора, откладывать который никак нельзя.

Пономарева приехала почему-то с тортом.

— Что за пижонство. Валя? Ты ко мне, к мужику, на серьезный разговор, а не на день рождения и вдруг с тортом?

— А чаем вы меня собирались поить? Так я и подумала, и решила — торт не помешает, тем более есть повод… все-таки рекорд сделан.

Стол мы укомплектовали в моем любимом помещении — на кухне. Кроме Валиного торта, извлекли из холодильника кое-что и более существенное. Выпили понемногу за рекорд. А еще Валя подхалимски предложила — за учителя, имея в виду меня. А я сказал тогда, что дай бог, не последнюю.

— Если за рекорд, согласна, чтоб он не последний был. А если еще выпить… увольте. Я же слабая женщина.

— Вот что, слабая женщина, в понедельник мне предстоит принимать решение: соглашаюсь или отказываюсь продолжать воздействие на облака по новой программе. Откровенно — работенка не сахар. Но насколько могу судить, ей придается государственное значение, даже специальную ЛЛ построили. Вчера я на ней слетал. Впечатление осталось хорошее. Машина напоминает твою рекордную, габаритами чуть поменьше, оборудование приспособлено так, что теперь реагент не придется высыпать из мешков через двери. Чего не хватает, — тут я сделал паузу и поглядел Вале в глаза. Она слушала внимательно и, готов биться об заклад, меньше всего ожидала того, что я собирался сказать: — Мне не хватает второго пилота…

— И что вы собираетесь предпринять?

— Пойдешь ко мне, вторым?

Никак я не ожидал воспоследовавшей реакции. Всегда такая спокойная, такая вроде бы флегматичная, Пономарева вдруг сорвалась с места, едва не опрокинув стул, схватила меня за уши, прижалась грудью, расцеловала и… заплакала:

— Вы… меня? берете?.. Испытывать, да?

— Будешь реветь и дергаться, не возьму, а если по нормальному, тогда считай, что тебе сделано официальное предложение, и, будем надеяться, оно окажется подходящим тем, кто решает, кого брать и куда ставить, кому доверять или не доверять.

Дальше я рассказал Вале в самых общих чертах о содержании предстоящей работы, кое-что, правда, утаив. Теперь могу сказать совершенно открыто: меня удивило, что в числе заданий программы значились и такие, в которых, по исполнении, контейнеры после использования реагента полагалось сбрасывать в строго определенных квадратах океана.

— Почему? — спросил я ведущего специалиста, когда он консультировал меня.

— Видите ли, реагент будет исследоваться очень разный. Понимаете? Контейнеры, надеюсь, хлопот вам не доставят, но в крайнем случае вы получите команду по радио, где можно садиться с несброшенными контейнерами.

Такой ответ мне не понравился, и я попытался уточнить, что означает его где?

— Ну-у-у, на каком именно аэродроме, — весьма неохотно ответил мой собеседник.

Тут я вспомнил — в машине имелся комплект противогазов, размещенных под рукой у каждого члена экипажа. Об этом я тоже до поры до времени умолчал.

Мы мирно пили чай с тортом и Пономарева радовалась как ребенок. Когда я спросил, а не жалко ли ей отказываться от новых рекордных полетов, от славы, что вполне вероятно ее могла бы догнать, а у меня на правом сидении ее ждет только ломовая работа и полная безвестность?

Валя ответила:

— Но мы будем делать, как я поняла, настоящее дело, испытывать то, что до нас никто еще не испытывал.

Уехала она, как нетрудно было определить по ее виду, вполне счастливой.

А я еще и еще раз перекладывал в голове — почему все-таки Генеральный так запросто спихнул меня в руки к «Толстому»? И тот, надо думать, неспроста демонстрировал свою заинтересованность во мне, просто, как родной папаша. Полковником предлагал сделать. Смешно, какой из меня полковник…

Совершенно непредвиденно от имени четы Мефодиевых пригласил меня Валентин Силыч, как он выразился, на рюмку чая. Признаться, я даже не сразу сообразил, что разговариваю с новым мужем «Рязани». Конечно, удивился, но постарался не подавать вида. Записал адрес, поблагодарил и обещал не опаздывать. Гости, как я понял, были не «событийные», то есть не по случаю дня рождения, именин или годовщины, а просто, как заметила сама «Рязань»: надо же иногда и для душевного общения сходиться, а то все дела, дела и дела…»

Мефодиевская квартира показалась мне вполне заурядной, с некоторыми претензиями на оригинальность. Например, все горизонтальные плоскости не слишком дорогой полированной мебели были густо заставлены разной гжельской чепухой. На стенах красовались фотографии без рамок вперемешку с живописными поделками в рамках из дешевого багета.

Гости собирались неспешно. И показались мне уныло однообразными. Вообще я не стал бы вспоминать об этой гулянке, не случись на ней одна совсем неожиданная встреча. С опозданием почти на час явился, кто бы мог подумать, тот самый знаменитый из знаменитейших испытателей, возглавлявший аттестационную комиссию, что я год назад прошел не совсем обычным образом. Он сделал общий поклон, извинился за свой «замундиренный» вид — приехал с какого-то высокого совещания, где по протоколу полагалось… и опоздал поэтому. В миру этот человек, вне службы, производил совсем другое впечатление. Блистал остроумием, не давил присутствующих своим авторитетом, умело поддерживал общий разговор. А вот чего я никак не мог уловить — каким образом он связан с этим домом? Вероятно, Валентин Силыч приятельствовал с ним, от «Рязани» в прежние времена я ничего о нем не слышал.