Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи Страница 28

Но все было испорчено. Мелькнуло, и нет его. Теперь не вспомнишь. Когда-то, в вихре удовольствий и развлечений, она мало думала об отцовских делах. У нее была своя, совсем отличная от его забот жизнь.

Она не думала, она просто как бы изначально знала, что так будет всегда. Конечно, она понимала, что молодость проходит. Но ведь воспоминания-то остаются. Отец живет своими воспоминаниями, она, когда настанет ее час, будет неторопливо ворошить цветные стеклышки яркой и шумной нынешней жизни своей, составлять из них пленительные калейдоскопические узоры. Но вышло так, что своих воспоминаний у нее не осталось, не о чем было вспоминать. Мысли о кутежах в «Праге» или, скажем, о поездке в Ялту с симпатичным — как же его звали? — молодым адвокатом не вызывали в ней никаких чувств. Они не согревали, не пробуждали в душе того запоздалого эха, которым откликаются уснувшие радости и печали. Как-то так получилось, что самым важным для нее стало отцовское наследство. Кроме немалой денежной ценности, оставленные ей вещи имели еще и свою историю. Но историю эту она не знала, а деньги сами по себе ее не интересовали. Ни молодость, ни те удовольствия, которые можно было получить за деньги в молодости, купить она уже не могла. Конечно, мысль о ценности раритетов была приятна. Но не более. А чем-то же должен жить человек? Интересами? Привязанностями? Да и на расспросы знакомых хотелось отвечать, возбуждать зависть хотелось. Вот и пришлось заново создавать историю для вещей. Нет, не выдумывать, а именно создавать, реконструировать. И никто не виноват, что в процессе этой реконструкции первоначальная история совершенно затерялась, стерлась, исчезла, как исчезает под слоем краски старый и облупленный фресковый слой.

Вопреки всему дочь сделалась наследницей отца, но она творчески переработала его наследство.

— Что же вы, Верочка? Я слушаю, — робко прервал затянувшееся молчание Лев Минеевич.

— Ах, всегда вы все портите! Теперь я сбилась с мысли. Теперь я сама уже не знаю, что хотела сказать… Так вы не хотите халвы?

Он отрицательно помотал головой.

— Так чего же вы хотите?

Он сам не знал, чего хотел. То есть, конечно, знал, поскольку хотел (и это слово в данном случае лишь бледная тень действительности) Врубеля. Но о том нельзя было говорить прямо. Можно было все испортить. А Лев Минеевич умел ждать и надеялся, что наступит его час. Он верил, что создастся такое благоприятное стечение обстоятельств, когда Вера согласится на что-нибудь обменять свой бесценный картон. Возможно, она даже просто подарит его. Нужно только терпеливо дождаться упомянутого выше стечения и, конечно, соответствующего настроения Веры. Сейчас у нее оно явно портилось.

— Чего же вы хотите от меня, Лев Минеевич? — нахмурясь, требовательно спросила она. Это звучало почти как: «Чего вам здесь, собственно, надо? Не пора ли вам домой?»

— Может, погадаете, Верочка? — робко попросил он, чтобы умаслить капризную подругу.

— Погадать? — преувеличенно удивленно подняла она брови. Испытанное средство начинало действовать. — Но я же гадала вам на прошлой неделе!

— Так то на прошлой!

— Какие же у вас дела, что быстро так все может перемениться?

— Дела? Нету особых дел-то.

— Зачем же гадать?

— Так… о судьбе вообще, о надеждах…

— Каких надеждах?

— Ну что вы, ей-богу, Верочка! Разные не могут быть надежды. Если человек стар, так ему, выходит, и надеяться не на что?

— На что же надеяться?

— Да мало ли на что! Обстоятельства там разные… Перемены.

— Ну ладно, коли перемен ждете.

Она достала колоду засаленных карт. Они уже не тасовались, и их приходилось перекладывать стопками на столе.

Трефовый король выпал с валетом той же масти.

— Ваши хлопоты, — сказала гадалка.

«А то чьи же еще?» — скептически прокомментировал Лев Минеевич.

— Ив тайне хлопоты скрываете, — погрозила она пальцем. — Только напрасны они, эти ваши хлопоты…

— Почему же напрасны? — обидчиво спросил он.

— Не выйдет из них ничего — пиковый валет. Ну да ладно, посмотрим, что будет дальше — Она быстро разбросала вокруг короля с напрасными хлопотами четыре кучки и развернула их в цыганский крест. — Так! — сказала она, любовно раскрывая карты. — На пороге у вас благородный король из казенного дома.

— Кто же это? — зевнул Лев Минеевич, прикрывая рот ладошкой.

— Вам виднее.

— И когда это будет?

— Скоро. Очень даже скоро. Завтра, послезавтра…

— Завтра — суббота, послезавтра — воскресенье. В казенных домах выходные — резонно заметил он.

— Ну тогда в понедельник, — равнодушно согласилась Вера Фабиановна.

Она быстро раскрыла значения карт, потом, отделив одинаковые, разложила пять троек — «на будущее». В настоящем, кроме означенного визита и пустых хлопот, ничего существенного Льву Минеевичу не выпало. Картишки подобрались все мелкие и невыразительные — нечто вроде преферансного мизера. Зато в будущем обозначилось некое темное облачко, которое гадалка охарактеризовала как неприятную неожиданность. Но не успел Лев Минеевич встревожиться, как открылась десятка червей. Сердце его, таким образом, должно было успокоиться радостью.

— Ну, спа…

— Типун вам на язык! — разгневалась гадалка. — Сколько раз было говорено, что благодарить нельзя! Не сбудется!

— Так я же не успел, Верочка, и вообще…

— Ладно уж! — отмахнулась Вера Фабиановна. — Так не будете кофе пить?

— Нет, голубушка, благодарствую. Бежать надо. Я еще к Дормидонтычу зайти должен.

— Это зачем же?

— А разве я не говорил? — На лице его обозначилось удивление. — Он же Изиду свою с Гором-младенцем на коленках отдать соглашается.

— Bac-то это почему интересует?

— Меня? Да я о вас, Верочка, хлопочу.

— Вот как? Тронута… А за хлопоты, чего потребуете?

— Ничего. Ровнехонько ничего. Скажите только, что ему взамен предложить?

— Это подумать надо… Скарабей его не заинтересует?

— Сомнительно, — помотал головой Лев Минеевич и равнодушно так, безразлично ударил в самое больное место. — Помнится, он насчет эмалей крючок закидывал, но это ведь пустое? Вы же решительно нет?

— Еще чего? — низким контральто произнесла возмущенная Вера Фабиановна. — А этого он не хочет? — Она изобразила с помощью трех пальцев нехитрую, но весьма выразительную фигуру. — Вы еще и его потребуйте! — хлопнув ладонью по сундуку, она разбудила одну из кошек.

Моя египетская выгнулась и, вытянув когти, в сладкой истоме вонзила их в гобелен.

— Лично я, — он ткнул себя в грудь пальцем, — ничего не требую. Скажу ему, что не состоялось, и все!