Виталий Забирко - Вариант Пата Страница 28

— В следующий раз, — отмахнулся сенатор.

Жрицы закричали ему что-то, но он пошёл дальше. Затевать разговор он не собирался — обычно это заканчивалось тем, что жрицы стаскивали прохожих к себе в воду.

Сразу же за мостиком дорога троилась: влево, круто взбираясь на Лысый холм, отходила еле заметная тропинка к храму Алоны; прямо, двумя заросшими колеями от повозок, продолжалась дорога в Коронпо; вправо сворачивала широкая, хорошо утоптанная дорога к храму Ликарпии.

Крон свернул на неё, обогнул небольшую рощицу и вышел к храму богини любви. У ворот храма, в стороне от дороги, располагалось маленькое — чуть больше тридцати надгробных камней — ухоженное кладбище. Небольшая величина кладбища, несмотря на древний возраст храма, объяснялась тем, что жрицы служили в храме только до тридцати лет, после чего уходили либо вольными гетерами, либо содержательницами публичных домов (храм и власти Пата заботились об их устройстве). Но, случалось, жрицы умирали ещё во время своего служения в храме. Особенно часто это происходило во время моровых болезней. Тогда их хоронили здесь, за оградой, и при этом считалось, что Ликарпия забирает их в своё окружение.

Проходя мимо кладбища, сенатор всегда невольно замедлял шаги. Наверное, не случайно это скорбное место, напоминавшее путнику о бренности и суетности существования неподвижными пирамидами серых надгробий на зелёном поле ровно уложенного дерна, было выбрано у входа в храм. Всем своим видом оно заставляло путника заново ощутить жизнь, самого себя в ней, увидеть мир чистым, омытым взором: и зелень травы, и голубизну неба, и порхание прозрачнокрылых мотыльков; почувствовать запах медуницы и пыли; услышать щебет птиц и стрекот прыгунцов — всё, словно не замечаемое путником до сих пор. И неподвижностью камней с эпитафиями напомнить, что всё это когда-нибудь кончится.

Двор храма отделяла от кладбища невысокая, сложенная из слоистого камня ограда с широкими воротами. Во дворе, чисто выметенном, взбрызнутом ароматной водой, две жрицы в серых хламидниках поливали цветник. Услышав шаги, они обернулись.

— Приветствуем паломников у порога храма Ликарпии, — мягко улыбаясь, проговорила младшая из них. — Омойте ноги, войдите в храм и, вознеся молитву, предайтесь утехам и радостям быстротекущей жизни.

Другая жрица рассмеялась:

— Приветствую тебя, Гелюций. — Она сняла с плеча кувшин с водой и поставила на землю. — Это наша новая жрица, Лонадика.

— Приветствую жриц Кланту и Лонадику у порога храма, — кивнул Крон. Счастья вам и любви под покровительством Ликарпии!

Краем глаза он заметил, что Шекро пожирает жриц глазами. Несмотря на то, что жрицы разных культов носили одну и ту же ритуальную одежду хламидники (довольно сложного покроя восьмиугольный кусок материи с длинными концами: верхние завязывались на правом плече и под мышкой, нижние — на бедре и голени), жриц храма Ликарпии было очень легко узнать. Они не завязывали нижние концы, и хламидники висели на них свободно, просторно, распахнутыми полами показывая всем принадлежность жриц к храму любви и их красивые тела.

Сенатор подошёл к Лонадике, потрепал её по щеке.

— Поздравляю с посвящением в жрицы.

Лонадика мягко улыбалась, глаза смотрели на Крона влажно и обещающе.

Крон повернулся к Кланте.

— Жрица Ана у себя?

По лицу Кланты промелькнула мимолетная тень.

— Да, Гелюций.

Сердце Крона сжалось. Значит, и он там. Рассудку он запретил вспоминать об этом, думать, но сердце не подчинялось.

— Это твой новый раб? — спросила Кланта — явно для того, чтобы перевести разговор на другую тему.

— Да. — Крон не принял помощи. Он вообще не хотел завязывать разговор. — Оставляю его вам на попечение.

Он кивнул на прощание и пошёл в храм. У порога снял сандалии и омыл ноги.

На первом этаже из-за огромной завеси, закрывавшей большой ритуальный зал, доносились чьи-то голоса, весёлые выкрики, сухой стук кубков друг о друга, стоны удовлетворения — жрицы любви и паломники совершали таинство ритуала.

«Вертеп!» — зло подумал Крон, поднимаясь по лестнице на второй этаж. По его мнению, храм ничем, кроме молитв, не отличался от публичного дома. У завеси перед кельницей жрицы Аны он остановился и нерешительно поднял руку. Рука дрожала. Не будь в святилище храма пункта связи, Крон ни за что бы не вошёл в кельницу Аны. Но Ана была хранительницей храмовой святыни, и переступать порог молельни полагалось только в её сопровождении.

«И почему у них нигде нет дверей? — с досадой подумал Крон. — Всегда и везде приходится входить без стука…» Единственная дверь, которую он знал во всем Пате (разумеется, кроме входных, ворот и калиток — внутри помещений висели только завеси), находилась в молельне святилища.

Из кельницы доносились приглушённые звуки лютни, и Крон решился. Отодвинул рукой завесь и вошёл. Здесь всё было по-прежнему. Горело несколько светильников, создавая интимный золотой полумрак; с жаровни в углу тонкой струйкой расплывался по кельнице кружащий голову, пряный и терпкий аромат коринского бальзама. У противоположной стены на ковровых тюфяках за низеньким столиком, уставленным закусками, чашами и кувшинами с вином, лежала жрица Галанта. Расслабленно откинувшись на подушку, она с отрешённым взглядом вяло перебирала струны лютни. Рядом на широком кресле без подлокотников сидела жрица Ана, а у неё на коленях, тесно прижавшись к ней, скрючился щупленький сенатор Бурстий. Крепко обнявшись, они целовались.

— Счастья и благоденствия жрицам Ликарпии, — треснутым голосом сказал Крон.

Галанта перестала перебирать струны.

— Гелюций… — только и проговорила она.

Бурстий оглянулся, увидел Крона, встал с коленей Аны и, подойдя к Галанте, сел рядом с ней. По его лицу блуждала самодовольная улыбка. Ана продолжала сидеть в кресле в той же позе. В сторону Крона она не смотрела.

— Я хочу вознести молитву Ликарпии, — глухо сказал Крон.

Ана молча встала, взяла светильник и, не глядя на Крона, вышла из кельницы. Крон последовал за ней.

Они шли тёмными переходами, Ана чуть впереди, неяркие блики светильника выхватывали из полумрака только силуэт жрицы: руку, державшую светильник, края развевающегося хламидника, правую половину лица с зачёсанными за ухо волосами. И от всей её фигуры, словно очарованной пламенем светильника, веяло на Крона холодом отчуждения, неприятия. Только долг хранительницы храмовой святыни заставлял её сопровождать сенатора.

— Ана…

Она не остановилась. Не услышала. Не захотела услышать. Даже язычок пламени светильника не дрогнул в её руке. Она подошла к молельне, открыла дверь, вошла, поставила светильник на алтарь. Затем также молча, не глядя на сенатора, поклонилась и ушла.