Артур Кларк - Око времени Страница 29

Как-то поздним вечером, когда Бисеза сидела рядом с телефоном, из форта вышли Абдыкадыр, Джош и Редди и подошли к ней. Абдыкадыр принес поднос с напитками – свежим лимонадом и сахарной водой.

Редди быстро уловил суть проекта с телефоном. Фотографируя небо и сравнивая положение звезд с астрономическими картами, хранящимися в базе данных, телефон мог определить дату.

– Совсем как придворные астрономы в Вавилоне, – заключил Редди.

Джош уселся рядом. Быстро темнело, его глаза стали огромными. Его нельзя было назвать красавцем. Маленькое лицо, торчащие уши, пухлые щеки, слабый, маленький подбородок, но при этом – полные и до странности чувственные губы.

«Он очень мил», – мысленно признавалась себе Бисеза, и хотя чувствовала себя немного виновато, будто каким-то образом предавала Майру, но совершенно очевидное влечение Джоша к ней начало для нее что-то означать.

Джош спросил:

– Вы, что же, думаете, что какие-то звезды с неба исчезли?

– Не знаю, Джош, – ответила Бисеза. – Может быть, над нами мое небо, а может быть, ваше, но может быть – ничье. Я хочу это выяснить.

Редди сказал:

– Уж конечно, в двадцать первом веке вы гораздо лучше понимаете природу космоса, времени и пространства, чем мы, бедняги.

– Да! – взволнованно подхватил Джош. – Мы не знаем, почему это случилось с нами, но безусловно, Бисеза, вы, вооруженные передовой наукой, можете поразмышлять о том, как наш мир перевернулся вверх тормашками и…

Абдыкадыр прервал его.

– Возможно. Но будет немного трудновато рассказывать вам о пространстве-времени, поскольку вы еще пару десятков лет не услышите о специальной теории относительности.

Редди оторопел.

– О специальной… как вы сказали? Телефон сухо прошептал:

– Начните со слежения за лучом света. Если Эйнштейну этого хватило…

– Хорошо, – кивнула Бисеза. – Джош, постарайтесь подумать об этом. Когда я смотрю на вас, я вижу вас не таким, каков вы сейчас. Я вижу вас таким, каким вы были чуточку раньше, несколько долей секунды назад – именно такое время нужно свету звезд, чтобы отразиться от вашего лица и попасть в мой глаз. Джош кивнул.

– Пока понятно. Бисеза продолжала:

– Предположим, я стала бы удаляться от вас со скоростью, близкой к скорости света. Что бы я тогда увидела?

Джош нахмурил брови.

– Это было бы похоже на два скоростных поезда, и один из них догонял бы другой – они бы оба ехали быстро, но с точки зрения первого второй ехал бы медленно. – Он улыбнулся. – И когда бы я улыбался, чтобы вас поприветствовать, вы бы видели мои щеки и губы расползающимися, как тающий ледник.

– Верно, – сказала Бисеза. – Отлично, главную мысль вы уловили. Так вот, Эйнштейн… да, жил в начале двадцатого века и был физиком, выдающимся ученым – Эйнштейн установил, что это – не просто оптическое явление. Дело не в том, что я вижу, как черты твоего лица движутся более медленно, Джош. Свет – это самый фундаментальный способ измерения времени. То есть чем быстрее я перемещаюсь, тем медленнее для меня течет ваше время.

Редди потянул себя за кончики усов.

– Это почему же? – Абдыкадыр рассмеялся.

– Со времен Эйнштейна пять поколений школьных учителей не смогли найти вразумительного ответа на этот вопрос, Редди. Но именно так устроена Вселенная.

Джош широко улыбнулся.

– Как это чудесно! Свет всегда юн, он никогда не старится – так может быть, это правда, что ангелы сотворены из света?!

Редди покачал головой.

– Насчет ангелов не знаю, но все это чертовски заумно. И какое это имеет отношение к нашему нынешнему положению?

– Дело в том, – объяснила Бисеза, – что во Вселенной, где время само выстраивается вокруг тебя в зависимости от того, как быстро ты перемещаешься, понятие одновременности несколько зыбкое. То, что, скажем, одновременно для Джоша и Редди, может быть не одновременно для меня. Все зависит от того, как мы двигаемся, как перемещается между нами свет.

Джош кивнул, но не слишком уверенно.

– И дело не просто в согласованности…

– Не в согласованности, – прервала его Бисеза. – Дело в физике.

– Кажется, я понимаю, – проговорил Джош. – И если такое вероятно, то можно взять два события, которые не были одновременными – ну, скажем, какое-то мгновение из моей жизни в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году и мгновение из жизни Бисезы в две тысячи тридцать седьмом… и так приблизить эти мгновения одно к другому, так тесно приблизить, что мы могли бы даже…

– Поцеловаться? – подсказал Редди с притворной торжественностью.

Бедолага Джош побагровел от смущения. Редди сказал:

– Но все это описывается с точки зрения того или иного человека. С какой же могущественной точки зрения тогда посмотреть на наш новый мир? С точки зрения Бога или Ока его величества Времени?

– Не знаю, – призналась Бисеза.

– Нам нужно узнать больше, – решительно заявил Джош. – Если у нас когда-нибудь появится шанс все исправить…

– О да, да… – Редди гулко расхохотался. – Вот именно. Исправить!

Абдыкадыр заметил:

– В нашем веке мы привыкли к тому, что наши моря и реки загрязнены. А теперь время перестало быть ровным, безупречным потоком. Оно словно бы помутнело, наполнилось омутами и водоворотами. – Он пожал плечами. – Наверное, нам стоит к этому привыкнуть.

– Но быть может, правда намного проще, – довольно резко проговорил Редди. – Быть может, ваши стрекочущие и машущие крыльями машины поколебали соборную тишину вечности. Лязг и грохот жутких войн вашего века сотряс стены этого храма, и их уже нельзя воздвигнуть вновь.

Джош посмотрел на Абдыкадыра, перевел взгляд на Бисезу.

– Вы хотите сказать, что все это может быть неестественно – что, возможно, это даже не дело рук каких-то сверхъестественных существ… что мы в этом виноваты?

– Возможно, да – отозвалась Бисеза. – Но возможно, и нет. На самом деле мы просто-напросто ушли немного вперед вас в науке, так что точно мы ничего не знаем.

Редди все еще размышлял о теории относительности.

– А кто он был, этот парень… Эйнштейн, кажется? Фамилия вроде бы немецкая.

Абдыкадыр ответил:

– Он был немецким евреем. В ваше время он жил в Мюнхене и ему было… м-м-м… лет шесть.

Редди быстро забормотал:

– Пространство и время сами по себе могут быть искажены… уверенности нет нигде, даже в физике… постулаты Эйнштейна, по всей вероятности, подтолкнули мир к переменам и распаду… а теперь вы говорите, что он еврей и немец одновременно – и это так неизбежно, что можно помереть от хохота. Телефон негромко произнес: