Сергей Андреев - Особый контроль (сборник) Страница 29

— И все-таки? Не думал, что твои школьные да и институтские опыты с объемными картинками позволят тебе стать художником.

— Я тоже не думала, это все Сергей… — Она прикусила губу. — А занимаюсь я практической видеопластикой, а не тем, чем хотелось бы. Как сейчас говорят: эстетическим оформлением замкнутых пространств. Создаю интерьеры для рабочих кабинетов, комнат отдыха, кают-компаний на космолетах дальней разведки и так далее. Нельзя сказать, что рутина, однако… — Аларика махнула рукой и вдруг оживилась: — Зато в свободное время мы занимаемся “свободным творчеством”. В данный момент ребят интересуют две темы: одна — моделирование чувственного восприятия мира, описанного в древних художественных произведениях, вторая — сравнительный поиск хомо сине ира эт студио — человека среднего, жившего в разные эпохи. Я веду вторую тему и уже удалось кое-что раскопать. Мы с Витторио, — это наш инженер-видеомоделист, — провели сравнительный анализ исторических хроник и сохранившихся художественных полотен великих мастеров прошлых веков, вплоть до семнадцатого. Увы, глубже опуститься пока не удалось, сведения о физическом облике наших предков становятся чересчур скудными. К тому же, дело осложняется ярко выраженными национальными особенностями народов, разнообразием типов лиц и методов работы художников.

— В таком случае ваш “человек средний” — фикция, — произнес скептически настроенный Филипп. — Едва ли смешение типов даст нужное решение.

— К счастью, выход нашелся — женщина, — улыбнулась Аларика. — Женщина — мерило красоты и совершенства во все эпохи. Как говорят индийские тантры: “Женщина — пальцы природы и драгоценные камни мира”. Отсюда и исходит наш метод.

— Но физический облик человека изменяется очень медленно, на протяжении сотен тысячелетий, а вы хотите увидеть изменения через сотни лет…

— Ты, безусловно, прав, изменения в строении человеческого тела почти незаметны за век, зато изменения в человеческой морали гораздо разительней, и наш метод определения “человека среднего” — это отношение к нему сообразно нормам морали каждого столетия.

— Теперь понятно. И что же получилось?

Аларика включила ряд темных экранов, похожих на стенные ниши, в них заклубилась мгла, исчезла, оставив “живые” фигуры людей.

— Это восемнадцатый век. Слева — “узаконенный” средний тип женщины европоидной группы, справа — отображение идеала в работах великих художников: Рафаэля, Рубенса, Ван Дейка, Корреджо, Рейсдаля и других.

— М-да, — хмыкнул Филипп, рассмотрев обеих женщин в странных нарядах. — Я не скажу, что идеал в данном случае выглядит лучше “среднего”… Или у меня нет вкуса?

Аларика покачала головой.

— Твой вкус формировался нашим временем. Подожди, посмотрим дальше.

Виомы погасли, затем вспыхнули вновь.

— Это ближе к девятнадцатому веку.

Филипп приподнял брови. В правом объеме видеопроектора он увидел знакомые черты “Девочки за столом” Жана Батиста Греза. Этот портрет он видел у Станислава Томаха дома, вернее, копию, выполненную женой Томаха.

Аларика заметила его удивление.

— Тебе знакома эта композиция?

— Жан Батист Грез, “Девочка за столом”.

— Верно! — теперь удивилась Аларика, заинтересованная его познаниями в области искусства. — Хотя и не совсем. Мы совместили два прототипа, один — “Девочка за столом” Греза, второй — “Девушка с веером” Ренуара. Я не знала, что ты знаток живописи девятнадцатого века. И кого же ты еще знаешь из художников, не обязательно девятнадцатого столетия?

— Джона Констебля, — подумав, ответил Филипп. — Я очень люблю пейзаж, хотя с удовольствием смотрю и портрет. Еще Шишкина, Шилова, Маулара Кенье… и много других, у меня нет ярко выраженного любимца. Ну, а как дела обстоят в наш просвещенный коммунистический век?

Аларика вдруг смутилась.

— Понимаешь, с нашим веком все просто и все сложно. Средний тип выбрать легче, тем более, что человечество постепенно приближается к единой расе, а вот идеал…

Снова изменилось изображение в виомах.

Филипп не выдержал и засмеялся. Правый “идеальный” виом отображал Аларику, левый — тоже был чем-то на нее похож.

— Извини, — сказал он, заметив, что женщина нахмурилась, и прервал смех. — Я смеюсь потому, что невольно ожидал увидеть тебя и справа и слева.

— Шутка ребят, — пробормотала она, отворачиваясь, и украдкой посмотрела на часы. Филипп с грустью понял, что пора уходить.

— Ты кого-то ждешь? — он встал.

— Да, — со вздохом призналась она, убирая аппаратуру в стены мастерской, выпрямилась. — Честно говоря, я хотела, чтобы ты позвонил. Теперь уходи, за мной сейчас придут.

“Кто?” — хотел спросить он, но вместо этого спросил:

— Мы еще увидимся?

— Это будет зависеть не только от тебя.

Филипп сдержал вздох и кивнул в ответ, словно не ожидал иного.

— Тогда до связи.

— До связи, конструктор, — сказала Аларика, подавая руку, хотела еще что-то добавить, но передумала.

В коридоре он наткнулся на бегущего человека, прошел несколько шагов и только потом его озарило. Он оглянулся, но мужчина уже завернул за угол, слабо пискнул входной сигнал двери.

Дома он с полчаса слушал новости космоцентра, передаваемые по каналу всемирного информвидения. Попробовал вызвать Томаха, но бесстрастный голос домашнего координатора сообщил, что Станислав не появлялся. Киб-секретарь отдела, куда осмелился позвонить Филипп, ответил лишь, что инспектор Томах на задании, но какое задание, где его выполняет Станислав — секретарь не знал или не имел права сообщать.

Филипп снова загрустил, потом вспомнил совет Травицкого и решил навестить один из любимых своих уголков лесной природы, дабы развеять легкую меланхолию от дум. На этот раз он выбрал Центрально-лесной заповедник, расположенный в северо-западной части Средне-Русской возвышенности, на водоразделе Волги и Западной Двины. С тех пор, как погибли отец и мать, уроженцы здешних мест, Филипп не посещал заповедник и “те места, куда нет-нет по зарастающему следу уводит память прежних лет”, говоря словами древнерусского поэта Глинки.

Центрально-лесной заповедник — царство елей, берез, липы, клена, вяза и ясеня. Леса Подмосковья возле Басово — это в основном березовые и сосновые леса, заповедный же лес удивительно разнообразен.

Выключив пояс антиграва, Филипп с треском вломился в чащу рябинника и жимолости, оцарапался и пошел напрямик через гибкие кусты волчьего лыка и лещины. Напившись с колен из родника, он долго выбирался на знакомую поляну, чуть было не зашел в болото, расшитое по краям не созревшей еще клюквой, а когда выбрался-таки на поляну в кольце берез и ольхи — замер от неожиданности. В центре бело-розовой от клевера поляны, подмяв под себя метелки иван-чая и медуницы, лежала рысь и смотрела на человека прозрачно-желтым взглядом, поводя изредка кисточками ушей.