Коллектив авторов - Полдень, XXI век (июнь 2011) Страница 29

«Чего захотел: MSK-1 “ни нашим, ни вашим”! Перебьется, в чужой монастырь, как у них говорится, со своим гроссбухом, как правило, не суются, – думал Клоц, – сейчас затрещит его идиотский будильник и напугает Фокси. Месяц, месяц не может привыкнуть к распорядку, хотя бы постарался, размазня».

Клоц сошел с беговой дорожки, выключил натурализатор пейзажей и отстегнул напульсник с датчиками. «Завтра отправлюсь в Грац, давно не топтал сочную травку Нижней Саксонии, и надо бы увеличить нагрузку, икроножная мышца дряхлеет», – пообещал он себе и направился в стерилизационный бокс, облицованный санитарным пластиком, от яркой белизны которого резало глаза.

Он коснулся пальцем стены, миниатюрный шлюз бесшумно сдвинулся, на платформе выехала прозрачная колба с дезинфицирующим раствором, на дне коей покоился дезодирующий дроид. Из углубления Клоц достал серебряный пинцет, подцепил робота размером с горошину, встряхнул и пристально вгляделся в устройство. Раньше, буквально месяц назад, он бы, не задумываясь, запустил «уборщика» в рот и позволил вычистить зубы, но теперь на станции поселился этот неряшливый, безалаберный русский.

С подозрением и легкой брезгливостью Клоц всматривался в блестящую хромированную капсулу. От мысли, что дроидом мог попользоваться коллега, по спине побежали мурашки.

«Конечно, на до отдать должное, русский на орбите безвылазно уже третий год, довольно-таки продвинутый в своей области товарищ и авторитетен в научных кругах, но это не значит, что ему позволено пренебрегать моим личным пространством, моими желаниями, нарушать распорядок, тем более, он у меня в гостях, а не наоборот. Понимаю, в мыслях он постоянно погружен в работу, со мной тоже порой подобное случается, но нельзя быть таким рассеянным и опускаться до скотской неряшливости».

Почистив зубы, Клоц сплюнул дроида в колбу, платформа бесшумно ушла в нишу.

Выпускник Берлинского института кайзера Вильгельма прошел в обмывочную камеру. Тщательно оглядел герметичную сферу, пронизанную форсунками для распыления воды и капельницами с моющими средствами. Зеркальная поверхность сияла чистотой. На этот раз немец не обнаружил «дедушкиных» семейников, случайно, как говорит коллега, забытых им на сиденье.

Сам Клоц пользовался одноразовыми эластичными изделиями микронной тонкости, пропускающими воздух и выводящими влагу с поверхности тела. Они растворялись и со струями воды попадали в утилитарный расщепитель. Стопка новых изделий под номером 117, которые дикарь с «Союза» называет трусами, хранилась в скрытой нише рядом с сушильной камерой.

«И юмор у этого паяца какой-то плоский, совершенно не интеллектуальный – все о бабах да о пьяных мужиках. И борода ему подстать: он как дикий сакс, или скиф, или сфинкс, черт его знает кто. А ужасный шрам над бровью! Когда он смеется или потеет, рубец словно наливается кровью. Вряд ли стукнулся, как говорит, на испытаниях гравитатора, подозреваю – последствия пьяной драки».

Сухой, чистый, благоухающий, Клоц покинул стерилизационный бокс. «Может, успею перекусить, пока русский спит?» – робкая надежда подала слабые признаки жизни. Хотя он не слышал трескотни механического будильника, внутренний голос подсказывал, что обычно в это время русский встает и прямиком, шлепая голыми ступнями по начищенному до блеска полу, игнорируя латексные шлепанцы, направляется в туалет. «И, наверное, опять забрызгает все приборы. Какой-то он не от мира сего – угловатый, неловкий. Тьфу».

Уповая на случай, Клоц заглянул сквозь стеклянную дверь в столовый блок. Створка холодильной камеры была приоткрыта. Что-то внутри агрегата мешало ей плотно закрыться. «Надо же, даже автоматика не спасает, самозакрывающаяся дверь не в силах совладать с безалаберностью. Ведь продукты испортятся и холодильник тоже. Неужели так трудно пододвинуть термос или что там?», – страдал Клоц.

Стеклянная дверь сдвинулась, и немец с мрачным лицом шагнул в столовую. Костылев сидел за длинным столом в одних трусах, нечесаный, немытый, и уплетал за обе щеки бутерброд с толстым слоем биоконсерванта. Стол вокруг покрывали хлебные крошки. Он что-то бубнил себе под нос и черкал карандашом в своем истрепанном блокноте.

«А где робот? Ведь я приказал Фокси не отставать от этой гадины. Как только русский проснется, следовать по пятам и подтирать за ним дерьмо». Клоц сдержался и голосом, казавшимся ему дружественным, спросил:

– А где Фокси?

– А… – вздрогнул Костылев, – доброе утро, коллега, – на хорошем английском поприветствовал он Клоца, – почем мне знать, где шустрый надоедливый робот, быть может, блуждает где-то во тьме, например.

– Хорошо, коллега, я проверю, и не забудьте смести со стола крошки, – Клоц направился к выходу, по пути свернул к холодильнику и демонстративно громко хлопнул дверцей.

– Куда же ты, Герман? Давай позавтракаем вместе, обсудим дела, пообщаемся, так сказать, без галстуков в неформальной, так сказать, обстановке, – смущенно крякнул Костылев.

– Нет, спасибо, дела мы обсудим у меня в кабинете в девять часов ровно по берлинскому времени. И смотрите, коллега, не опаздывайте, как в прошлый раз.

– Да, да, – поспешил ответить Костылев, снял очки и принялся протирать линзы парчиной широких трусов, – постараюсь, Герман.

Клоц скрипнул зубами, он ненавидел, когда русский переиначивал его фамилию. Он вышел в коридор и включил наручный коммутатор:

– Фокси, ты где?

– Судя по излучению, где-то в реакторном отсеке, точнее не могу сказать, – отозвался голосом робота динамик.

– Как ты там очутился, donner Wetter?

– С господином Костылевым ехал в лифте, потом погас свет, он вышел, а я остался. Я ничего не вижу.

– Включи пеленг, сейчас приду.

Он нашел Фокси с заклеенными пластырем камерами, блуждающего по реакторному отсеку, то и дело с глухим стуком натыкающегося на оборудование.

– Фокси, кто это сделал?

«Дурацкий вопрос, кто это мог сделать кроме дикаря из Красноярска». Клоц принялся нервно отдирать пластырь от линз.

– Не знаю, после того как мы зашли в лифт с господином Костылевым, у меня сначала вышел из строя правый, затем левый окуляр.

– Черт бы подрал этого русского. Ай! – Клоц вскрикнул и палец с обломанным ногтем сунул в рот.

– Свинья эдакая, – прошипел он в гневе, – такое терпеть нельзя.

Клоц быстрым нетерпеливым шагом, подпрыгивая на носках, направился к лифту, следом скользил робот, на правом окуляре все еще оставалась наклейка из пластыря.

– Все, с меня хватит. Извольте, дорогой Иван Федорович, перейти на свой корабль. Наши эксперименты почти завершены, осталась рутина. Копию карты и отчета отправлю по шестому служебному каналу. Fischkopf[3], это невыносимо.