Москва 2087 (СИ) - Белолипецкая Алла Страница 3

Часть первая. ДЛЯ НОВОЙ ЖИЗНИ. Глава 1. Конвенция будет исполнена

Октябрь 2086 года

Январь 2087 года

Москва

1

Максим Берестов знал: с юридической точки зрения это не была смертная казнь. Формально в мире не казнили преступников уже тридцать лет, с 2056 года — когда все страны на основе консенсуса приняли соответствующую конвенцию. Теперь никто не умирал по приговору суда. И наблюдатели (слово «зрители» употреблять в таких случаях было не принято), которых допустили шестого января 2087 года в засекреченную клинику на востоке Москвы, должны были засвидетельствовать, что преступник — не казнен, нет: подвергнут принудительной экстракции. Причем процедуру эту проводили под общим наркозом — хотя родственники жертв уже много раз подавали петиции в самые разные инстанции Евразийской конфедерации, чтобы это условие отменить. Ибо те, кого к такой не казни приговаривали, не вправе были претендовать даже на призрачное милосердие.

Ходили слухи, что наблюдателям скоро запретят присутствовать на таких вот экзекуциях — чтобы не поощрять в гражданах мстительность и жестокость. Но — пока что всё оставалось без изменений. Специальное помещение в клинике было разделено на две части пуленепробиваемым стеклом, за которым с одной стороны оборудовали некое подобие операционной, а с другой стороны — выставили в три ряда жесткие стулья для этих самым наблюдателей. Обычно стульев хватало на всех, но шестого января пришлось поставить два дополнительных: для особого представителя корпорации «Перерождения» и его референта. То есть — для Максима Берестова и сопровождавшего его охранника.

Макс в жизни не стал бы такие мероприятия посещать — ему хватало тех экстракций, которые он уже повидал в своей жизни. Однако возникли особые обстоятельства. «Я не стану смотреть, — мысленно повторял себе он, — просто посижу тут, пока всё не закончится. Не могу я бросить его сейчас».

Тот, он ком он так думал, был Александр Герасимов, которому всего две недели тому назад исполнилось семнадцать лет. Он ждал назначенного часа — хотя и не должен был находиться здесь. Такие процедуры по закону не предназначались для несовершеннолетних. Вот только — выглядел он теперь на добрых тридцать. И — в этом месте его хорошо знали. Так что многочисленные охранники в мундирах военно-медицинского ведомства ни на секунду не спускали с него глаз.

Да и Макс поминутно взглядывал на Сашку — просто не мог удержаться. Тот и сам его заметил: коротко кивнул и проартикулировал беззвучно два слова. И Макс решил, что это были слова: «Здравствуйте, доктор». Хотя Александр Герасимов знал его, доктора Берестова, вовсе не как первооткрывателя процесса трансмутации. Знай он, кто беседовал с ним ежедневно последние две недели, он уж точно не стал бы так откровенничать. А, может, и вовсе захотел бы и ему, Максу, проломить голову.

Однако Макс представился молодому человеку как судебный психиатр. При тех ресурсах, которыми обладала корпорация «Перерождение», он мог бы выдать себя хоть за генсека Организации независимых наций. И ему поверили бы. А раскрывать свое инкогнито он просто не имел права. Однако он, Максим Берестов, всё равно испытывал неловкость, понимая, что обманул этого мальчика — который, правда, выглядел теперь лет на десять старше его самого.

— Максим Алексеевич! — Сидевший сзади референт (то бишь — охранник, приставленный «Перерождением») склонился к самому уху Макса: — Вы не хотите покинуть помещение? Мы вполне могли бы дождаться окончания процедуры снаружи — нам совсем не обязательно находиться здесь.

— Это вам здесь находиться не обязательно. — Макс говорил шепотом, но голос его всё равно разносился по небольшому залу для наблюдателей — где было тихо, как в музее восковых фигур ночью. — Так что вы вполне можете выйти — поберечь нервы.

Мнимый референт только вздохнул в ответ — и никуда, конечно же, не ушел. Не мог он себе такого позволить — даже с учетом того, что об истинной личности Макса знал здесь он один. Для всех остальных Макс был — просто франтоватый господин в костюме тройке, выглядевший как юноша не старше двадцати лет. Что, впрочем, никого не удивляло. Годы, прошедшие с момента глобального внедрения трансмутации, давно уже отучили всех удивляться.

Макс поглядел на свое отражение в пуленепробиваемом стекле, за которым исполнители наказания завершали последние приготовления. И невольно поморщился. Да, он был теперь невероятно красив: большие карие глаза, вьющиеся темные волосы, высокие скулы, нежная матовая кожа — даже блеклое отражение в стекле всё это показывало ясно. Вот только — не ему, доктору Берестову, который в 2087 году собирался отметить тридцатипятилетние, красота эта принадлежала изначально. И мало успокаивал тот факт, что прежний обладатель этой внешности погиб раньше, чем была произведена его экстракция. А перед тем дал на неё свое разрешение.

И Макс, отведя взгляд от своего — не своего — лица, стал смотреть по сторонам.

Сашкина сестра — Надежда — тоже находилась здесь: сидела в затененном углу на одном из стульев, предназначавшихся для наблюдателей. Пришла она исключительно по Сашкиной просьбе — по своей воле она и порога этого страшного заведения не переступила бы. И время от времени Сашка бросал взгляды на сестру — явно пытался понять: не сожалеет ли она обо всем то, что организовала для него, своего брата, около двух месяцев тому назад. Однако Надя глядела всё время в другую сторону — туда, где в таком же кресле сидела еще одна наблюдательница. Уж она-то пришла сюда добровольно — попробовал бы кто-то её остановить! И Макс видел, что она на Сашку смотрит безотрывно. Но никак не мог уразуметь, что во взгляде этом преобладает: ненависть? сожаление? прощение?

В последнем, впрочем, Сашка Герасимов вряд ли нуждался. Он сделал то, что считал правильным. И теперь ему оставалось лишь дождаться завершения той истории, что привела его сюда.

Макс эту историю изучил досконально — должен был сделать это, чтобы не ошибиться с решением. И сейчас, когда он свое решение принял, ему оставалось только одно: убеждать себя, что для Сашки уготован далеко не самый худший вариант из возможных. Даже с учетом того, через что ему уже пришлось пройти.

Сашка ничего не скрывал от посещавшего его доктора. А тот запомнил рассказанную ему историю даже лучше, чем ему самому хотелось бы.

2

— Никто не ожидал, что я протяну целых пять лет после того, как меня сделали безликим, — сказал ему Сашка еще во время их первой встречи.

Макс вел беседы с ним в маленькой квадратной комнатке без окон, которая больше всего походила на помещение для допросов, какие обычно оборудовали в полицейских участках. Однако Макс даже мысленно не употреблял слово «допрос» применительно к этим разговорам: не было у него, доктора Берестова, ни юридического, ни морального права Сашку допрашивать. А вот расспрашивать — это совсем другое дело.

— А вы могли как-то фиксировать ход времени, когда вы были безликим? Знали, сколько прошло до вашей реградация? — спросил Макс; не мог он заставить себя говорить Сашке «ты», хоть в действительности был вдвое старше его.

Сашка мотнул головой, а потом молчал целую минуту, прежде чем сказал:

— Я это узнал — но уже потом. Поначалу я пробовал считать дни, но очень быстро сбился.

Он понятия не имел, сколько времени прошло с той экскурсии его школьного класса в зоопарк на Красной Пресне — экскурсии, после которой его класс перестал существовать. В своем состоянии безликого Сашка утратил ориентиры, по которым он мог бы улавливать смену лет — да что там: даже смену времени суток! Однако памяти-то Сашка не утратил — и, быть может, только потому и прожил так долго. Не мог умереть, пока не отыщет способ хоть кому-то поведать о том, что на самом деле произошло в тот теплый октябрьский день 2081 года. Только он один знал об этом всё — доподлинно.