Пока не погаснет Солнце - Константин Демченко Страница 3

Есть, правда, одно маленькое «но»: пока что это касается только его и меня, он знаком только с уникальным набором моих хромосом, молекул, бактерий. Чтобы спасти хотя бы ещё одного человека, мне придётся проделать всю работу с начала. Теперь надо только найти этого самого «ещё одного»…

Я вышел из лаборатории и пошёл по бесцветным коридорам, по широкой лестнице с тусклыми белыми ступенями, покрытыми слоем пыли, по бесшумным улицам… Небо, которое я помню ярко-голубым, уныло-серое, с трудно угадываемыми потёками синевы. Зелень совсем не зелёная — цвета пепла. Всё немного плывет, словно я смотрю сквозь залитое водой стекло. Победа над вирусом не прошла бесследно — нервная система и мозг явно работают иначе. Но это не важно. Уже не важно… Натыкаюсь на прекрасно сохранившиеся человеческие тела, переступаю через раскинутые руки, всматриваюсь в подрагивающие жилки на шее. Все дышат, пусть почти незаметно, пульс еле прощупывается. Живые. Некоторых уже погрызли собаки и крысы, кому-то птицы выклевали глаза, до кого-то уже добрались муравьи.

Хорошо, что они уже ничего не чувствуют. Плохо, что они будут жить, пока их не доедят…

* * *

Сколько лет уже прошло? Не знаю. По началу я делал зарубки на стене дома и помнил, какую по счёту ставлю. Если я уходил надолго, то по возвращении ставил столько зарубок, сколько дней меня не было. Но однажды я поймал себя на том, что не помню, сколько именно дней прошло — то ли тысяча тридцать четыре, то ли тридцать семь… Надо было бы пересчитать, но я не стал, и чем дальше, тем больше вариантов цифр у меня появлялась. А потом я перестал их считать вовсе. Просто подходил и царапал доску уже изрядно затупившимся ножом, понимая, что и это ни к чему, но не в силах расстаться с одной из немногих привычек, что связывала меня с прошлым.

А кресло-качалка — моя вторая привычка. Сижу, качаюсь, наслаждаюсь одиночеством. Не жизнь, а мечта философа: ничто мирское не отвлекает от размышлений. Одна закавыка — нафиг они никому не нужны, мои размышления.

Один я остался на всём белом свете…

Я не раз пытался прервать своё существование, но мой вирус-симбионт оказался слишком хорош. Когда я всё-таки исполнил давнее намерение и спрыгнул с небоскрёба, то не разбился всмятку, а полежал какое-то время, порегенерировал, а потом встал и пошёл. Да я даже в лаве не сгорел, так, слегка обуглился…

Или всё-таки не один? Наверняка же остались какие-нибудь люди в сибирской глухомани, в сердце африканских джунглей, на андском высокогорье, на островах в Тихом океане. Где-нибудь, куда не летали самолёты и не добирались дикие туристы, таща с собой убийственный вирус. Почему-то, больше всего в этом вопросе я надеюсь на острова. И сейчас там бродят по песчаным пляжам чернокожие аборигены, нацепив на пояс пальмовые листья, так же как их предки и сто, и тысячу лет назад. Бегают и не знают, что они последние представители человеческой расы, такой, какой её задумывали многочисленные боги в коллаборации со всемогущей эволюцией.

Доберусь пешком до тихоокеанского побережья, сколочу плот покрепче и отправлюсь вперёд, положась на волю волн — авось и вынесут к этим самым островам. Лет через десять или двадцать меня всё-таки выбросит на обитаемый берег, я обниму бородатого курчавого мужичка и пущу скупую слезу на его мускулистое плечо. А через какое-то время мужичок и все его соплеменники, подышав со мной одним воздухом, благополучно превратятся в моё подобие — живое снаружи, мёртвое внутри. И станет на пару сотен законсервированных в вечности представителей человечества больше.

Нет уж. Пусть они продолжают жить в неведении и дикости, пусть переплывают на своих утлых лодочках на соседние острова, плодятся и заселяют планету по новой. Пусть заново изобретают математику и химию, пусть пишут новые шедевры и заново сочиняют поэмы. Буду надеяться, что к тому времени, как они доберутся до материка, зверьё и насекомые уже переварят всех жертв моего научного гения, а вирус мутирует во что-то более безобидное.

К тому времени уже рассыпется ржавой пылью «мерседес», трава проглотит брусчатку, развалится дом за моей спиной, и даже пластиковое кресло превратится в пыль. И я свалю куда-нибудь подальше, на утёс повыше, усядусь, привалюсь спиной к склону, буду смотреть на небо и ловить ртом капли прохладного дождя.

А человеки снова будут карабкаться по почти отвесному склону горы под пафосным названием Цивилизация, цепляться за мельчайшие трещины, оплачивать каждый метр кровью своей и своих близких, скидывать вниз врагов и друзей, дёргая их за шиворот и наступая на пальцы. Они будут рваться к вершине сквозь время и расстояние, предательство и самопожертвование, веру и анархию. Но в какой-то момент очередной я, на полкорпуса вырвавшийся вперёд, случайно заденет камень, тот покатится вниз и запустит лавину, которая их и сметёт. И выживут лишь те, кто не успеют подобраться близко к подножию.

И так до тех пор, пока не погаснет Солнце.