Джон Уиндем - Песчаные короли Страница 3

— Я никак не могу понять, от кого она это унаследовала, — раздраженно проговорила миссис Брекли.

— Только не от меня, — ответил ей муж. — Мне иногда хотелось, чтобы наша семья была немного интеллектуальнее, но, насколько я знаю, этого никогда не было. Так не все ли равно, откуда это пришло?

— Но я совсем не имела в виду интеллект. У отца, конечно, была голова на плечах, иначе он ничего не добился бы в своем бизнесе. Нет, то, как она подвергает сомнению все, что сомнению не подлежит, можно назвать независимостью.

— И ведь она находит какие-то удивительные ответы, о чем я время от времени слышу, — сказал мистер Брекли.

— Это какая-то неугомонность, — настаивала на своем Мальвина Брекли. — Конечно, молодые девушки бывают неугомонными, но это уже выходит за всякие рамки.

— И никаких парней, — глухим голосом заметил муж. — Однако не накликать бы беды, дорогая, ведь все еще впереди.

— Это как раз было бы естественно. Такая красивая девушка, как Диана…

— Ее окружали бы десятки поклонников, если бы она захотела. Ей нужно только научиться хихикать и не говорить им такого, что вызывает у них панику.

— Но ведь Диана не самодовольная мещанка, Гарольд.

— Я знаю. Но ее считают такой. В нашей среде бесконечно много условностей. Здесь различают только три типа девушек: спортсменки, хохотушки и самодовольные мещанки. Плохо, что нам приходится жить в такой провинции, и я уверен, ты не хочешь, чтобы Диана увлеклась одним из этих неотесанных парней?

— Ну, конечно же, нет. Именно поэтому…

— Я знаю: так было бы нормальнее. Моя дорогая, когда мы в прошлый раз разговаривали в школе с мисс Патисон, она напророчила Диане блестящее будущее. Она сказала “блестящее”, а это означает — необычное. Блестяще будущее не может быть обычным.

— Для нее важнее быть счастливой, чем знаменитой.

— Моя дорогая, ты думаешь, что счастливы те, кого мы считаем обычными. Это очень сложно. Ты только приглядись к ним… Нет, надо радоваться, что она не влюбилась ни в одного из этих необразованных шалопаев. Тогда для нее не существовало бы никакого блестящего будущего, и подумать только — из-за кого? Из-за какого-то неуча! Да не волнуйся, она найдет свой собственный путь. Нужно только дать ей больше свободы.

— Кстати, припоминаю, у моей матери была младшая сестра, моя тетка Энн, — заметила миссис Брекли. — Она была не совсем нормальной.

— И чего ей недоставало?

— Нет, я не в этом смысле. Ее посадили в тюрьму в тысяча девятьсот двенадцатом или тринадцатом году. За то, что она бросала на Пикадилли петарды.

— Ради бога, зачем?

— Она швырнула их под ноги лошадям, вызвав такое замешательство, что уличное движение остановилось от Бонд-стрит до самой Эдгар-стрит. Тогда она залезла на крышу автобуса и стала выкрикивать: “Право голоса для женщин!”, пока ее не стащили оттуда. За это она получила месяц заключения. Всей семье было очень стыдно. Вскоре после освобождения она швырнула кирпич в окно на Оксфорд-стрит и получила еще два месяца. Из тюрьмы она вышла уже не совсем здоровой, так как пережила там голодовку, и бабушка забрала ее в деревню. Но она сбежала оттуда и успела влепить бутылкой чернил в мистера Бэпфора, поэтому ее снова арестовали и посадили. На этот раз она чуть не спалила целое крыло Холлоуэйской тюрьмы.

— Энергичная особа, эта твоя тетка. Но я не совсем понимаю….

— Как видишь, она была необычной женщиной. Значит, Диана могла унаследовать это от сестры моей матери.

— Я не знаю, что именно унаследовала Диана от твоей воинственной родственницы, и, честно говоря, меня совсем не волнует, откуда это у нее появилось. Для меня важно одно: Диана такая, какой мы ее воспитали.

— Твоя правда, Гарольд. И мы имеем полное право гордиться ею. Но меня тревожит вот что: даже самая блестящая жизнь не всегда самая счастливая, как ты думаешь?

— Трудно сказать, но думаю, можно быть счастливым, не будучи знаменитым. А как чувствуют себя знаменитые люди и что им нужно для счастья — не имею ни малейшего представления. Однако я уверен, что слава может кого-то сделать счастливым. Меня, например, только в одном случае и по весьма эгоистичной причине. Когда Диана была еще маленькой девочкой, я страшно мучился, что не могу послать ее в первоклассную школу. О, я знаю, что в школе св. Меррин хорошие учителя, Диана это уже подтвердила, но это совсем другое. Когда умер твой отец, я думал, что мы наконец-то сможем это сделать. Я пошел к нотариусам и выложил им все. Они посочувствовали, однако были непреклонны. Указания предельно ясны, сказали они. Деньги будут лежать до тех пор, пока ей не исполнится двадцать пять. Их нельзя ни брать, ни вкладывать во что-либо, даже в образование Дианы.

— Ты мне никогда не говорил об этом, Гарольд.

— А зачем было говорить, раз я и сам не знал, чем все закончится. Да ничего и не вышло. Понимаешь, Мальвина, это было самое подлое из всего, что твой папочка сделал нам. Не оставить тебе ничего — это как раз в его духе. Но оставить нашей дочке сорок тысяч фунтов и не дать воспользоваться ими в самые критические, переломные годы ее жизни!.. Правда, для Дианы это оказалось к лучшему. Она сама достигла того, чего я не мог ей дать и чего не дал бы дед. Она утерла нос старому жулику, даже не подозревая об этом.

— Извини, Гарольд…

— Хорошо, дорогая, хорошо… Ведь… я и не говорил о старом скряге все это время, но как вспомню…

Он умолк и обвел взглядом маленькую гостиную. Не такая уж и плохая, немного уже обшарпанная, но выглядит еще вполне пристойно. Однако этот домишко среди целой улицы таких же домишек-близнецов на грязной окраине… Тяжелая жизнь. Каждодневная борьба, чтобы прожить на заработок, который постоянно отстает от роста цен… Так мало из того, о чем, должно быть, мечтала Мальвина… и что ей следовало бы иметь…

— Ты по-прежнему ни о чем не жалеешь? — спросил он ее.

Она улыбнулась в ответ:

— Нет, любимый, ни о чем.

Он взял ее на руки и отнес к своему креслу. Она положила голову ему на плечо.

— Ни о чем, — повторила она спокойно. Потом добавила: — Я, например, не стала бы счастливее, если бы получила проценты.

— Любимая, не все люди одинаковы. Я все чаще думаю, что мы с тобой немножко особенные. Разве много тебе приходилось встречать людей, которые чистосердечно сказали бы: “Я ни о чем не жалею”?

— Такие должны быть.

— А мне кажется, что их очень мало. И как бы тебе ни хотелось, ты, конечно, не сможешь заставить других думать иначе. Более того, Диана не очень похожа ни на тебя, ни на меня. Один бог знает, на кого она похожа. Поэтому не стоит переживать, что она не хочет поступать так, как поступала бы ты на ее месте — в восемнадцать лет. Пусть все будет, как есть. Единственное, что осталось нам, — это наблюдать, как наша дочка сама всего добивается, и, конечно, поддерживать ее.