Лев Куклин - Операция снег Страница 3

Но что это были за слова?!

- Вот представь себя на месте этого мальчика... - задумчиво сказал отец. - В жизни всякое может случиться... Вот здесь надписи. Буквы ты знаешь. Думай!

Но, так и не успев ничего подумать, я заснул. А ночью, конечно, мне снился темный трюм, набитый загадочными ящиками и пузатыми бочками, и мне отчетливо мерещилось, что я умираю от жажды и никак не могу проковырять дырочку в крепкой смоленой дощечке, а мою кроватку с боковыми сетками, чтобы я не вывалился, раскачивало, словно настоящее судно...

Утром, когда взрослые ушли на работу, я лег на пол, положил рядом - на всякий случай! - свое верное деревянное ружье и стал думать. Думать было очень трудно! Все три слова кончались одинаково - буквой "а". И еще там были буквы, все до одной знакомые: "о", "д", "в", "б" и "е". Например, "а" и "б"... Это те самые: "а" и "б" сидели на трубе... А другие что делали? "Д" и "а"... "д" и "а", соображал я. Выходит "да"! Да-да-да! Да-да-да! А еще на ящике буква "е"... "Е" и "д

Я повторял слово по слогам уже правильно, но смысл его существовал пока отдельно, ускользал от меня. Но почему эта надпись на ящике? Наконец...

- Е-да! Е-да!! Еда!!! - завопил я. - Получается "еда"! Я не умру с голода! В ящиках - еда! После этого оставалось делом нескольких минут установить, что на бочке написано "Во-да", а на обломке доски поперек трюма, как угроза - "Бе-да!"

- Не беда! Я умею читать! - орал я, и приплясывал, и палил в честь своего открытия из пистонного ружья, и от этих победоносных салютов я чувствовал, что взрослею на глазах. И нечаянно, почти сами собой, слова, нарисованные отцом на рулоне обоев, слова, которые целый день я вертел на языке то так, то эдак, выстроились в стройную ритмическую цепочку:

Не беда, вот это да!

Здесь - еда, а там - вода!

То туда, а то сюда,

Остальное - ерунда!

Я декламировал эти стихи в полный голос, я распевал их на какую-то немыслимую мелодию, я маршировал под них, размахивая красным флажком, оставшимся после первомайской демонстрации.

Это было первое стихотворение, которое я сочинил в своей жизни, и нечего говорить, с какой гордостью я прочитал его вечером родителям!

Словно гром ударил с чистого неба: и было утро, и был день, и был вечер, и мне было пять лет, и я понял, что умею читать!

Дальше дело пошло быстро. Буквы становились увереннее, ровней и мельче, а знаменитые папины карандаши из древесины загадочного американского инсенс-кедра - короче... Короче говоря, когда мы с отцом от левого верхнего угла доползли до нижнего правого угла нашего рулона, я стал грамотным человеком...

Да, свою грамоту я постиг, не сидя за удобной школьной партой, - я выползал ее на животе! После чего рулон был с почестями свернут и поставлен в угол за шкаф, а пепельница и пресспапье заняли свои обычные места не на полу, а на покрытом зеленым сукном рабочем столе отца.

Еще долгое время я ходил ошарашенный собственным умением. Для его проверки я брал знакомую книжку и читал: "Бу-ря м-г-ло-ю не-бо кро-ет, вих-ри снеж-ны-е кру-тя..." Умею! Но я закрывал глаза - и дальше получалось независимое от меня продолжение: "То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя..." Так умею или не умею? Нельзя же считать, что ты умеешь читать, если у человека глаза закрыты!

В один прекрасный день, на цыпочках, затаив дыхание, я подобрался к книжному шкафу, подставил стул и снял с верхней полки самую толстую, самую ученую, как я считал, взрослую книгу. С трудом удерживая в руках солидный фолиант, я дотащил его до дивана. "Ис-то-рi-я Зем-ли"... - с любопытством прочел я тисненное золотом название на старинном кожаном переплете и раскрыл книгу наугад. Умею или не умею? Умею или не умею?!

И что это за буква такая: палочка с точкой? И почему твердый знак в конце слов? Как же его читают?! "Песчаниковыя отложения трiасовой сис-те-мы занимаютъ огромныя про-стран-с-тва въ умъ-рен-номъ по-я-съ Съ-вер-на-го по-лу-ша-рiя"...

Умею? Только ничего не понимаю... Обидно...

Со вздохом я поставил "Историю" на место, но не сдался и не посчитал эксперимент окончательным. Теперь я вытянул книгу, к которой давно подбирался. Интересно: их в шкафу было много, все одинаковые, только почему-то с разными цифрами на корешках переплетов... Зачем папе столько одинаковых книг?

Ишь ты, Лев Толстый... Вообще-то правильно, конечно: толстый - значит, и пишет толстые книги. Не то что какой-то там Пушкин: "Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет..." Или "Сказка о рыбаке и рыбке" - с картинками, а тоню-ю-у-сенькая...

На меня с фотографии глянуло лицо очень сердитого, совсем и не толстого дядьки, с бородой почти как у Отто Юльевича Шмидта, только совершенно белой. "Ан-на Ка-ре-ни-на" - прочел я. Имя-фамилия! Все ясно... А я - Лешка Кульков...

"Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива посвоему. Все смешалось в доме Облонских..."

Умею! Умею!! Умею!!!

Я чувствовал, как у меня вырастают крылья. Мне хотелось летать и петь... В общем, как пелось тогда по радио и на демонстрациях: "Нам всем даны стальные руки-крылья, а вместо сердца - пламенный мотор!"

В один прекрасный вечер наша семья: мама, папа, я и кошка Василиса сидели за круглым столом под оранжевым абажуром и мирно пили чай с вишневым вареньем. Василиса варенье не ела, но сидела просто так, за компанию, на стуле, смотрела вверх, и в зеленых ее глазах абажур отражался с изнанки.

Вдруг раздался грозный стук в дверь.

- Войдите, - одновременно откликнулись отец и мать, и в дверях появился наш дворник Иван Макарович. Он был в белом фартуке поверх ватника, и на груди его тусклым официальным золотом поблескивала овальная бляха с номером.

- Доброго здоровьица! - пробасил Макарыч. - Чай да сахар!

- В чем дело, Иван Макарович? - спросил отец.

- А в том дело, Алексеич, что выдрать бы надо твоего Лешку!

- За что? - всполошилась мать. - Что он натворил? Стекло разбил?

- Разбил не разбил, а навроде... Так что за это самое... За голубей. И за азбуку! Больно грамотный стал! Всю улицу замусорил... А мне - убирай?

- Какие голуби? Какая грамота? Ничего не понимаю... - застонала мама, опускаясь на стул.

Отец же, сразу что-то сообразив, кинулся за шкаф. Рулона там не было...

- Так... - сказал отец. - И много, говоришь, было голубей?

- Да почитай штук сорок. Или пятьдесят... Кто их считал? Которые, правда, на крыше трамваев уехамши да на грузовиках, опять же которые в кузов попали... И у каминного голубя, значит, буквы на крыльях-то! Тут тебе и "а", тут тебе и "у". И все цветные! Вот ведь какая история приключается... Откуда, думаю, голуби? А мне и говорят: из форточки, на четвертом этаже пущают... Я и приметил окно - как раз ваше выходит, второе от трубы... Улица-то у нас, сами знаете, примерная... Любой навоз на виду. А мне -убирай...