Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (пер. Толстой) Страница 3

Наконец, он собрался уходить, извиняясь за продолжительный визит. Беседа о своей работе, по его словам, для него редкое удовольствие. Не часто приходится встретить такого образованного слушателя, как я. С профессиональными же учеными он не общается.

— Они так мелочны, — жаловался он, — такие интриганы! В особенности, когда возникает новая интересная идея… Я не хочу быть несправедливым, но…

Я — человек импульсивный, и сделал, может быть, необдуманное предложение. Но вспомните, что я сидел в одиночестве в Лимпне уже две недели над пьесой и чувствовал себя виноватым в том, что нарушил его прогулки.

— А почему бы, — предложил я, — не завести вам новой привычки, — бывать у меня, вместо старой, которой я помешал? По крайней мере, до тех пор, пока мы не решим вопроса о продаже дома. Вам нужно обдумывать вашу работу, что вы делали всегда во время вашей послеобеденной прогулки. К сожалению, прогулки эти расстроились. Так почему бы вам не приходить ко мне поговорить о вашей работе, пользуясь мною как стеной, в которую вы можете бросать, как мячик, свои мысли и ловить их? Я не настолько сведущ, чтобы похитить вашу идею, и у меня нет знакомых ученых.

Он задумался. Очевидно, мое предложение ему понравилось.

— Но я боюсь наскучить вам, — сказал он.

— Вы думаете, я настолько туп?

— О нет, но технические подробности…

— Вы очень заинтересовали меня сегодня.

— Конечно, это было бы полезно для меня. Ничто так не выясняет идей, как изложение их другим. До сих пор…

— Ни слова больше, сэр.

— Но можете ли вы уделять мне время?

— Лучший отдых — это перемена занятий, — глубокомысленно проговорил я.

Он согласился. На ступеньках веранды он обернулся и сказал:

— Я очень вам благодарен.

— За что?

— Вы излечили меня от смешной привычки гудеть.

Я ответил, что рад оказать ему хоть такую услугу, и он ушел.

Но, вероятно, поток мыслей, вызванный нашей беседой, вновь увлек его. Он начал размахивать руками. Слабый отзвук его гуденья донесся до меня по ветру…

Но какое мне до этого дело?

Он явился на другой день и на третий и прочел две лекции по физике, к нашему обоюдному удовольствию. Он говорил с видом ученого знатока об «эфире», о «силовых цилиндрах», о «потенциале тяготения» и тому подобных вещах, а я сидел в другом своем кресле и повторял: «Да, да, продолжайте, я слежу за вашей мыслью».

Все это было ужасно трудно, но, кажется, он не подозревал, что я его совсем не понимаю. Иногда я готов был раскаяться в своей оплошности, но, во всяком случае, я радовался, что оторвался от этой проклятой пьесы. Подчас я начинал что-то смутно понимать, но мое внимание ослабевало, Я тупо смотрел на него и собирался вывести его в виде центральной комической фигуры в своей пьесе, Затем снова прислушивался.

При первом удобном случае я пошел посмотреть его дом, — довольно большой, небрежно меблированный, без всякой прислуги, кроме трех помощников. Стол его, так же как и частная жизнь, отличался философской простотой. Он пил воду, ел растительную пищу, вел регулярную жизнь. Но обстановка его дома от подвала до чердака походила на лавку какого-нибудь захолустного поселка. Комнаты нижнего этажа были наполнены станками и аппаратами, в пекарне и в котле прачечной горели горны, в подвале помещались динамомашины, а в саду висел газометр.

Он показывал мне все это с доверчивостью и экспансивностью человека, долго жившего в одиночестве. Его обычная замкнутость сменилась припадком откровенности.

Три его помощника были, что называется, «мастера на все руки». Добросовестные, хотя и малосведущие, выносливые, обходительные. Один, Спаргус, исполнявший обязанности повара и слесаря, был прежде матросом. Второй, Гиббс, был столяр, третий же, бывший садовник, занимал место главного помощника. Все трое были простые рабочие. Всю квалифицированную работу выполнял сам Кавор. Они были еще более невежественны, чем я.

А теперь несколько слов о технике изобретений. Тут, к несчастью, возникает серьезное затруднение. Я совсем не ученый эксперт, и если бы попробовал излагать научным языком м-ра Кавора цель его опытов, то, наверно, не только спутал бы читателя, но и сам бы запутался и наделал бы таких ошибок, что меня поднял бы насмех любой студент-математик, Поэтому лучше передавать попросту свои впечатления, без всякой попытки облечься в тогу знания, носить которую я не имею никакого права.

Целью изысканий м-ра Кавора было такое вещество, которое должно бы быть «непроницаемо» (он употреблял какое-то другое слово, которое я позабыл, но этот термин верно выражает его мысль) для «всех форм лучистой энергии».

«Лучистая энергия», — объяснял он мне, — нечто подобное свету, или теплоте, или рентгеновским лучам, или электрическим волнам Маркони, или тяготению. Все эти лучи, — говорил он, — излучаются из центра и действуют на другие тела на расстоянии, отчего и происходит термин «лучистая энергия». Почти все вещества непрозрачны или непроницаемы для той или иной формы лучистой энергии. Стекло, например, проницаемо для света, но менее проницаемо для теплоты, так что его можно употреблять как ширму против огня; квасцы проницаемы для света, но совершенно не пропускают теплоты. Раствор иода в двусернистом углероде не пропускает света, но проницаем для теплоты. Он скрывает от нас огонь, но сообщает всю его теплоту. Металлы непроницаемы не только для света и теплоты, но и для электрической энергии, которая легко проходит через раствор иода и стекло. И так далее.

Все известные нам вещества «проницаемы» для тяготения. Можно употреблять различные экраны для защиты от света или теплоты, или электрической энергии Солнца, или от теплоты Земли; можно защитить предметы металлическими листами от электрических волн Маркони, но ничто не может защитить от тяготения Солнца или притяжения Земли.

Почему, — это трудно сказать. Кавор не видел причины, почему бы не могло быть такого преграждающего притяжения вещества, и я, конечно, ничего не мог ему возразить. Я никогда ранее не думал об этом. Он доказал мне вычислениями на бумаге (которые лорд Кельвин, или профессор Лодж, или профессор Пирсон, или какой-нибудь другой ученый, без сомнения, уразумел бы, но в которых я ничего не понимал), что не только подобное вещество возможно, но что оно должно удовлетворять известным условиям, Это была удивительная цепь логических рассуждений, хотя я и не могу их повторить. «Да, — повторял я, — да, продолжайте». Достаточно сказать, что Кавор полагал возможным сделать вещество, непроницаемое для притяжения, из сложного сплава металлов и какого-то нового элемента, кажется, гелия, присланного ему из Лондона в запечатанных глиняных сосудах, без сомнения, газообразного и разреженного, — жаль, что я не делал заметок…