Илья Варшавский - Электронная совесть (сборник) Страница 3

Он положил монету между указательным и большим пальцем и, ловко закрутив, щелчком пустил ее вверх.

– Глядите! – Монета шлепнулась к нему на ладонь. – Герб! Это у меня всегда означает «да». Тут, как видите, безо всякого мошенничества.

Он снова внимательно поглядел мне в глаза, затем подмигнул и, зажав в кулаке мой двугривенный, направился к пивному ларьку.

Странная история

В смятении и страхе сажусь я за машинку, ибо предстоит мне не только поведать миру историю странную и фантастическую, но и со всей возможной деликатностью коснуться вопросов, о которых принято говорить полунамеками и шепотком.

Не приведи господь, попадут эти строки на глаза какой-нибудь злющей-презлющей Бабе-Яге. И поползут во все концы письма, обличающие автора во всех смертных грехах, как это он смел отойти от классической концепции об аистах и капусте, и вообще, что будет, граждане судьи, если каждый начнет писать, что взбредет в голову, И воздастся автору за все полной мерой.

Поскольку же автор, откровенно говоря, человек отнюдь не безрассудной смелости, то разрешите, в порядке подстраховочки, привести авансом некие смягчающие вину обстоятельства.

Вся эта история не высосана мною из пальца. Рассказал мне ее знакомый врач-психиатр К. Фамилию его полностью я не привожу только потому, что свою долю неприятностей он уже хлебнул. Его доклад в Психиатрическом обществе с подробным изложением обстоятельств дела был прослушан при необычайном оживлении в зале, стенограмма оказалась зачитанной до дыр подругами машинистки, но вместо назначения комиссии для расследования этого беспрецедентного в психиатрии дела, докладчику вскоре предложили внеочередной отпуск и бесплатную путевку в санаторий. Там мы и познакомились.

У меня до сих пор хранится общая тетрадь, в которой он со скрупулезностью ученого записывал все наблюдения над больным. Специалист может там найти полный анамнез болезни, адреналиновые и сахарные кривые, данные периодических осмотров, записи бесед и множество специальных терминов, в которых я совсем не разбираюсь.

Таким образом, мне предстоял нелегкий труд, с одной стороны, – исключить оттуда все то, что выходит за пределы литературного произведения, а с другой, – дополнить собственным воображением пробелы, касающиеся главным образом второстепенных действующих лиц, иначе говоря беллетризировать всю эту историю. Насколько это удалось, пусть судит читатель.

Что же касается прочих возможных претензий к автору, то нужно сказать, что проживает он в индустриальном районе, где уже забыли как выглядят аисты. Тем не менее, из своего окна автор ежедневно любуется вереницей колясок с упитанными розовощекими младенцами. Если к этому добавить, что в близлежащих магазинах из-за отсутствия оборудованных складских помещений капуста продается в таком виде, какой совершенно исключал хотя бы кратковременное пребывание в ней новорожденных, то следует признать, что в этой местности пополнение населения идет способом неизвестным злющей-презлющей Бабе-Яге. А история сама выглядит так:

Рабочий день уже давно закончился, но в кабинете Ивана Терентьевича Есикова, директора завода «Хозмет», все еще было полно народа. Шла последняя декада месяца, как всегда определяющая быть плану или не быть.

Вызванные на экстренную летучку начальники цехов и служб с тоской поглядывали на раскрытые окна, за которыми скорее угадывалась, чем чувствовалась приятная прохлада летнего вечера. Кое-кто тайком просматривал расписание дачных поездов, другие глотали слюну, предвкушая холодок кружки с пенистым пивом, третьи же, махнув на все рукой, курили одну папиросу за другой, мечтая только поскорее опустить голову на подушку. От табачного дыма и усталости голоса у всех стали хриплыми, а глаза злыми.

Сам же Иван Терентьевич Есиков, без пиджака, в пропотевшей на спине рубашке, дирижировал всем этим разноголосым хором, не чувствуя ни утомления, ни скуки. Тут он был полностью в своей стихии. Наконец, в хаосе взаимных претензий, дефицитов производственного отдела и нарушений ритмов потока, как мелодия, повинующаяся палочке маэстро, начали проступать четкие контуры плана.

– Все! – удовлетворенно сказал Иван Терентьевич. – Так и запишем! Завтра к одиннадцати производственному отделу представить откорректированный график. А сейчас – все свободны.

Он вытер платком шею и взглянул на часы. Была половина девятого, оставалось еще время, чтобы просмотреть вечернюю почту.

Вызванная звонком секретарша высыпала окурки в газету и удалилась, оставив за собой приторно-сладкий запах духов. Иван Терентьевич с усмешкой поглядел ей вслед. Вот тоже, приобретение. Локоны до плеч, кстати, гораздо длиннее, чем юбка, раскрашена, как японская кукла, вихляющая походка, да и вообще… Совсем еще девчонка, а держит себя черт знает как! Ох, не лежала душа у Ивана Терентьевича к секретаршам подобного рода. С грустью вспоминал он Анну Николаевну, пожилую скромную женщину, с которой проработал десять лет. И дернула же его нелегкая излить душу некоему начальственному и весьма благорасположенному лицу, что вот, мол, секретарша уходит на пенсию, просто не знаю, что делать. А тот будто только и ждал этого. У меня, – говорит, – племянница Люсенька, только что школу кончила, не знаем куда пристроить. Возьми, не пожалеешь. Не девочка, а персик. Такая красотуля, что, с ног валит. Любой заказчик все рекламации забудет. Да и тебе, старому хрычу, в кабинете уют создаст. Вкус у нее потрясающий. Ну, как отказать в таком деле. Взял на свою голову.

Тем временем вихрь благовоний вновь возвестил о появлении Люсеньки. Она положила на стол папку с почтой, прижавшись самым бесстыдным образом к плечу директора.

Это уж было больше, чем мог допустить Иван Терентьевич.

– Послушайте, Люся, – сказал он тоном холодным до чрезвычайности, – я с вами давно собирался поговорить. Ваша манера одеваться и вести себя мне определенно не нравится. У нас тут производство, а не… – он пошевелил пальцами, подыскивая подходящее сравнение, – …а не мюзик-холл. Ко мне люди ходят по делу. Из цехов в спецовках. Среди них есть и женщины, честные труженицы, которыми по праву гордится наш завод. Ваш наряд, прическа, духи создают… как бы сказать… какой-то контраст со скромной рабочей обстановкой производства. Я уверен, что в цехах уже посмеиваются по этому поводу. Я не ханжа. Кончили работу – пожалуйста, одевайтесь, как вам нравится, а сюда потрудитесь являться э… в более скромном виде. Люся покраснела.

– Я думала… – сказала она дрожащим голоском. – Мне казалось… А вы! Вы!

– Ладно, ладно, – перебил ее не терпевший слез, Иван Терентьевич. – Страшного ничего не произошло. Просто я, как старший, сделал вам замечание. Надеюсь, оно пойдет на пользу. И нечего на меня обижаться. Я ведь вам в отцы гожусь.