Сергей Кусков - Трансформация Страница 3

– А с остальными бородавками что делают?

– Есть разные средства. Лазером, например, выжигают. Или кислотой. Дедовский способ, но помогает.

В коридоре он немного подождал, а потом появилась Марина.

– Привет!

– Андрюша, здравствуй! Ты что здесь делаешь?

Она направилась к выходу, Андрей тоже.

– Странный вопрос. Наверное, то же, что и ты, – теряю время. А у тебя что, двойняшки?

Марина остановилась, посмотрела на него и негромко сказала:

– У меня детей нет.

– А-а… а как… – начал Андрей и замолчал. Он вспомнил пятилетней давности сплетню, ходившую по факультету: отец Марины – зам руководителя какого-то средней руки ведомства. Сейчас ему пришло в голову, что она собралась трансформироваться по блату. Это было очень неприятно.

Страна уже несколько десятилетий жила в условиях стопроцентной коррупции, с которой никто не боролся, ибо бесполезно. Редкие выступления депутатов на сессиях ничьего внимания не привлекали: все знали, что за них тоже заплачено. Несколько поколений выросло, зная, что в любом государственном учреждении за всё нужно платить – за исключением тех случаев, когда платили не за что-то, а просто в силу традиции. Как чаевые официанту. К такому порядку вещей привыкли, но при этом все понимали, что страна живет неправильно.

Разрешения на трансформацию никто поначалу не рассматривал всерьез в качестве повода для взяток: слишком мало было желающих. А когда их стало много, уже успела сложиться система, где решение принимала группа сотрудников ИМЧ. Попытки заинтересованных ведомств вмешаться в процесс пресекли на самом верху.

А ученые не привыкли получать деньги просто так, за занимаемое место. Умение брать взятки, глядя на дающих честными глазами, вырабатывается поколениями, как сознание дворянством своего благородства; недаром же дети госслужащих традиционно идут в госслужащие. Ну, а дети ученых – в ученые, и так же поколениями у них устоялось, что за всякие полученные деньги надо сделать какую-то, пусть номинальную, работу. Ее они и делали на курсах подготовки. А сама процедура допуска к трансформации была простой и прозрачной: нет ограничений по возрасту и числу детей – пожалуйста, есть ограничения – извините.

Существование этой простой и ясной системы в безнадежно коррумпированной стране никого, конечно, не поднимало на борьбу против взяток, а просто показывало всем: можно жить по-другому! И вот, получается, сюда тоже проникла ржавчина…

– "А как" – это ты о чем? – услышал Андрей. Он не решился прямо спросить: "А как ты собираешься, по блату?" В конце концов, всё это лишь слухи, не более. Вместо этого он спросил:

– А как ты вообще попала сюда, на курсы?

Марина пожала плечами:

– Так ведь разрешение не требуется. Курсы свободные, заплати и ходи.

– А свидетельство? Оно, если не знаешь, действует год, а потом всё по новой. Ты что, рассчитываешь успеть за год?

Марина снова пожала плечами и ответила с вызовом:

– Я, в отличие от некоторых, превращаться не собираюсь.

Андрей закрыл рот только через несколько секунд.

В принципе, поступок в ее духе. Она всегда удивляла окружающих, причем не нарочно – как-то само собой получалось. Андрей помнил, как удивила его в свое время новость, что Марина верующая, и даже, как выразился один знакомый, "активно верующая". В отличие от большинства, которое, например, в вопроснике переписи, в разделе "Вероисповедание", не задумываясь, отмечает строку "православный" просто потому, что если не отметить ничего, то компьютер не примет форму. А слово "атеист" из нее давно убрано, как "против всех" из избирательных бюллетеней. И если при этом чуть ли не с детского сада вдалбливают, что русский – значит православный…

Он догнал ушедшую вперед Марину, они вместе вышли на крыльцо и пошли к остановке троллейбуса.

– А зачем же ты ходишь сюда, если не собираешься? – спросил Андрей.

– Пытаюсь понять некоторые вещи.

– Ну, и как, поняла?

– Кое-что – да, но не здесь. Отсюда я пока ничего не вынесла.

– Слушай, а как вообще церковь смотрит на трансформацию? – спросил Андрей неожиданно для самого себя: полсекунды назад этот вопрос его абсолютно не интересовал.

– Ты кого имеешь в виду: государственную церковь или нас? – уточнила Марина.

– Государственная – это православная?

– Ну да. Русская православная церковь.

– А вы тогда кто?

– А мы – старообрядцы.

Опять она убила его наповал: представление о старообрядцах, имевшееся у Андрея, к Марине никак не шло.

Они подошли к остановке, остановились, и тогда наконец Марина сказала:

– Православная церковь, как обычно, проморгала, она всегда оказывается в хвосте событий. К тому же против трансформации успел выступить римский папа, так что патриарх оказался в трудном положении: выступит против – будет заодно с папой, поддержит – так вроде бы клонирование уже осудили, а это еще хуже. А у нас… Отец Пантелеймон – это наш священник, – он так говорит: можно записать голос на диск или на кассету и потом слушать, но это уже будет не живой голос, а только его копия. Точно так же и копия живой души в железной коробке – это не живая душа… Ну, ладно, вон твой троллейбус идет. Увидимся еще.

Три двухэтажных шлакоблочных дома затерялись среди многоэтажек. Построенных после Второй мировой войны пленными немцами, они стояли буквой П, и в маленьком зеленом двориком между ними в мае цвела черемуха, а в июне – сирень. Ее запах доносился за полквартала, Андрей почувствовал его сразу, как вышел из троллейбуса.

По генплану здесь должна была стоять тридцатиэтажная башня: два или три нижних этажа – офисы и магазины, остальные – жилые. Застройщики, однако, не торопились выкупать участок. Проложенного немцами канализационного коллектора без реконструкции хватило бы на пять-шесть этажей, но никак не на тридцать, да и водопровода тоже. Реальная цена участка была гораздо ниже кадастровой, и получался замкнутый круг: купить землю по реальной цене – нарваться на конфликт с налоговым ведомством и прокуратурой, по официальной – строительство не окупится. А изменить запись в кадастре стоило таких денег (даже без учета взяток)! Не имело смысла связываться за каких-то полтора гектара.

Жилье с удобствами на уровне середины прошлого века и непонятными перспективами никто не рвался покупать, и семьи жили в своих квартирах десятилетиями, только поколения менялись. Все знали всех, как в деревне.

Подходя к дому от остановки, Андрей завернул за угол и наткнулся на дядю Егора.

Егор Егорович, просто Егорыч, дядя Егор – кому как – жил в одном подъезде с Андреем. Лет ему было на вид – как будто последний год работает перед пенсией, причем Андрей его таким помнил с детства, а настоящего возраста никогда не знал.