Владимир Щербаков - Болид над озером Страница 3

С площади — по древней улице. Потом — направо. Город — за моей спиной. Оглядываюсь — тени и камни, камни и тени, им две тысячи лет или более того. Внизу — следы, они пропадают в зарослях…

Следы привели меня будто бы к пропасти. Внизу, под кручей, бежал поток, красные и черные глыбы выступили из желтовато-серой воды. У горизонта река разливалась шире, каменный коридор расходился в обе стороны, стены его снижались, сходили на нет. Камень выскользнул из-под ноги, меня качнуло вниз. Холодный пот прошиб меня. Руки цеплялись за стебли, корни, загребали щебень. Тщетно. Я не мог удержаться на краю обрыва. Оставалось одно: оттолкнуться изо всех сил ногами от кручи и падать в воду. В считанные мгновения пытался я сообразить, куда мне лучше упасть, как потом перевернуться в воздухе, чтобы войти в воду ногами — удар должен быть сильным из-за высоты. И не было у меня уверенности, что я останусь жив, а руки сами собой скребли шершавый край последней каменной плиты, по которой тело мое съезжало вниз с той же неумолимостью, с какой перезрелое яблоко всегда падает с яблони.

Я знал, что это лишь сон, но не мог сразу вернуться или, быть может, не хотел возвращаться к привычному, обыденному, к тому, что зовется нормальной жизнью, где мне так не везло: ни разу я не видел ни развалин города атлантов, ни настоящего каньона, ни джунглей, ни разу не прыгал в горный поток, ни разу не спасал свою жизнь.

И только проснувшись, вспоминая сон, я осознал опасность, пусть призрачную: вряд ли остался бы я в живых, если нырнул бы в реку. У меня и сейчас кружилась голова от высоты: двести метров, не меньше! Меня поджидали скалы на дне, но скорее всего, я разбился бы до смерти о желтоватое зеркало воды: научиться нырять я не удосужился. Ибо куда как приятнее беседовать с очаровательной грузинкой и вообще проводить время в Домах творчества и туристских авто, на пляжах и курортах.

Что-то останавливало меня там… мешало приблизиться к краю обрыва. Что это было? Не знаю. Предчувствие, едва слышный сигнал, который, как ультразвук, остается за порогом восприятия… Словно кто-то невидимый предупреждал меня об опасности. Но я не внял предупреждениям, а предпочел проснуться.

Путешествие Ману

Ранним утром — купание в море. Чаша синей, успокоившейся за ночь воды впитывала свет. Вдали от берега светилась широкая струя течения, уходившего на юго-запад, к турецкому берегу; вблизи вода была жемчужно-мерцающей, ленивой, сонной.

И все утро потом — стыдно признаться в этом — я бродил поодаль от Дома творчества в зарослях ежевики, где надеялся встретить и поймать богомола. Ежевика уже созрела, я дотягивался до черных мягких ягод, и голубенькая моя рубашка стала пестрой от их сока и зелени. Я вернулся в корпус, переоделся, позавтракал. Снова пляж… Рута царственно сидела в тени, ее окружали трое молодых людей. Была она в оранжевой юбке, расшитой бисером, алых туфлях, каблуки которых расписаны золотыми треугольниками, легкой жакетке цвета полуденного солнца.

Я расположился неподалеку, не то читал, не то дремал, будто заклиная волшебный сон вернуться. Она подошла.

— Вы уже полчаса как пришли и до сих лор не соблаговолили поздороваться со мной!

Так и оказала: «Вы… не соблаговолили…»

— Но что я могу предложить вам, — ответил я в тон ей, — кроме очередного купания. К тому же я не поймал богомола, несмотря на обещание.

— Вздор. Мы будем говорить об Атлантиде.

— Хорошо.

— Продолжайте с того места, на котором вчера мы остановились. — Она присела на лежак, и мы снова перешли с ней на ты:

— Я расскажу тебе о том, как рыба предупредила Ману о потопе.

— Расскажи. Если это связано с Атлантидой. И если это не сказка.

— Конечно, связано. Потоп случился тогда же. Вслед за Атлантидой погибли многие цветущие города морских побережий. И само собой разумеется, это не сказка.

— Клянешься?

— Клянусь. Это не сказка.

— Милостиво разрешаю рассказывать…

— Когда-то давным-давно жил мудрец по имени Ману. Много позже его провозгласили богом, как многих мудрецов. Но при жизни нередко было ему несладко от людских козней, и он всерьез подумывал, что пришла пора построить корабль и отплыть к другим берегам. И стал он изучать корабельное дело.

— Учти, если это окажется сказкой, тебе не поздоровится, Будешь тащить мой чемодан в день моего отъезда до самого вокзала.

— …И тебя впридачу. Неужели ты думаешь, что подобная кара остановила бы меня, вздумай я рассказать сказку? Совсем наоборот, именно сейчас мне пришло в голову: не стоит ли поведать тебе что-нибудь из области легенд? Давай так: я все равно буду нести чемодан вместе с тобой, а сейчас, учитывая твое желание, буду говорить только правду, одну правду.

— Продолжай.

— Отдыхая после дневных трудов, Ману встретил рыбешку, выброшенную волной на берег. Он поместил ее в кувшин с водой и выхаживал семь месяцев и семь дней, кормил ее крохами со своего стола, не забывал приносить свежую ключевую воду и доливать в кувшин вместо старой. Отправляясь наведать свое стадо, поручал заботы о рыбе верному своему другу Сауаврате. Наконец пришло время расстаться с рыбой — ведь она выросла и кувшин был ей тесен. Принес ее Ману на берег реки Ганг, королевы всех рек, положил кувшин на бок, выплыла из него рыба и говорит человеческим голосом: «О, Ману, самый добрый из мудрецов! Знай, что наступают дни страшного конца, конца всего живого. Будет потоп и погибнут три мира, погибнут люди и звери, растения и птицы. Построй корабль, Ману, тот самый, о котором ты мечтал. Взойди на корабль и возьми с собой все то, что хочешь спасти. Увидишь ты в море на седьмой день плавания мою старшую сестру, великан-рыбу, и она подскажет тебе, куда плыть дальше. На седьмой месяц плавания увидишь ты в море, далеко от берегов, мою мать родную, самую большую и мудрую из рыб. Она поможет тебе!» И с этими словами всплеснула рыба хвостом и была такова. А Ману задумался…

Задумалась и Рута, словно решая, сказка это или нет. Но вот она едва заметно кивнула, и я продолжал:

— Утром рано, с восходом, вышел Ману к лагуне, заложил корабль и каждый день приносил по могучему кедру; звенел бронзовый топор в руках мудреца, ибо знай, Рута, что топоры тогда делались из бронзы, лишь руки у мастеров были золотыми, что же касается железа, то провидцы из легенд еще в незапамятное время наложили запрет на него, чтобы оно не смогло привести к гибели лесов, пастбищ и зверя лесного и морского… Вскоре корабль был готов. Киль его соорудил Ману из самого могучего дерева, мачту его он поставил так, что она казалась издали тростинкой, но не ломалась и при самом сильном ветре, лишь гнулась и поскрипывала, предупреждая Ману о том, что пора убирать паруса! Форштевень… да что форштевень, Рута, все сделал Ману своими руками, все до единого шпангоута! Не уверен, конечно, что правильно передаю особенности конструкции доисторического корабля, но будь спокойна: Ману как надо подготовился к страшной буре и потопу. И отплыл он, взяв на борт друзей своих, семена злаков, детенышей зверей. Плыл-плыл, увидел на седьмой день голову огромной рыбы, и что-то она говорила ему, но таким низким голосом и так медленно, что стоял он на якоре еще семь дней и семь ночей, пока не выслушал ее. Указала ему рыба дорогу. И снова пустился корабль в путь со свежим попутным ветром. Семь месяцев незаметно прошло. У Ману отросла такая борода, что, когда он сбрил ее бронзовым своим топором, хватило ее, чтобы подновить такелаж и хорошенько привязать бочки со снедью и питьем на случай будущих невзгод. Вдруг из моря показался живой холм, увенчанный рогом. То была мать-рыба. И понял тотчас мудрый Ману, что надо делать. Привязал он канат к рогу рыбы, и повела рыба судно к самой высокой горе — северной вершине Гималаев. Семь дней ярилась стихия. Начался потоп, исчезла суша под волнами, дожди были такие, Рута, что все реки Земли слились, впадая друг в друга и вытекая одна из другой. Всемирный потоп. Лишь гора Ману стояла, высилась среди вод. Для Ману началась новая жизнь в новой земле — когда-то он об этом мечтал.