Сергей Болотников - Байки на костре Страница 3

* * *

-Сколько себя помню, я всегда верил в чудеса. - Начал попутчик - да, с юных лет. Я верил в деда мороза, верил в прекрасных фей, ну и, разумеется, верил во всех этих ночных монстров. Я был очень впечатлительным ребенком. И любопытным. Уже в четыре года я облазил весь большой деревенский дом - в то далекое время я с родителями жил у бабушки, в большом селе на берегу Волги. Сверху до низу - это было очень хорошее для меня время. Потому, что тогда воспринимал попадающиеся мне на глаза чудеса как само собой разумеющееся. Вас это удивит, но все события того времени я помню очень четко, помню всех, с кем общался тогда. Да, и первую неприятность причинил мне домовой, который жил в нашем домике. Маленькая мохнатая тварь с умными круглыми глазенками. Я его обнаружил на чердаке, и тогда посчитал за какого то зверька. Он на меня не кидался, охотно позволял с собой играть, гладить по шерсти. Великолепная у него шерсть была, как сейчас помню, гладенькая. Я к нему приходил каждый день. Тайно, чтобы родичи не засекли. Даже назвал его как-то, вроде как щенка или котенка. Потом наш кот Барс пришел с ночной гулянки с распоротым наполовину брюхом. Его шерсть была вся в слипшейся крови, свалялась кровавыми космами. Одна лапа у кота не двигалась, ковылял, чуть не падал. Родные мои грешили на свору одичавших псов, что завелась с недавнего времени в селе, ходили в райком. Просили их отстрелять. Что, впрочем, так и не сделали. Барса отвезли к ветеринару, и он выжил, только хромать стал сильно и на улицу почти не выходил. Ну и характер у него переменился. В худшую сторону. Раньше то он спокойный был, позволял себя и гладить и тискать, ну как все кошки позволяют это маленьким детям. А теперь шипел на меня, царапался. Стали у нас вещи пропадать. Исчезали бесследно и так и не находились. Особенно с посудой не везло - почти каждую ночь не досчитывались одного предмета. А иногда и хуже было, с утра находим мы на полу осколки, что еще вчера были дорогой ценной вазой, что сохранялась в семье еще с давних времен. Причем лежит этот битый фарфор на ковре, то есть, чтобы он звук удара заглушил. Много подобных мелочей - жизнь течет равномерно и, зачастую мы их не замечаем. А бывает так, что эти мелочи могут перевернуть весь ваш жизненный уклад. Никто не связал происходящее с котом. Никто кроме меня, вы знаете, какая странная у детей логика. И уже в то время я был весьма смышленый. Однажды ночью я вдруг проснулся. Проснулся без всякой на то причины - просто странное пробуждение посреди ночи. Это был август, и весьма дождливый. Ночь была холодной, промозглой, не то, что нынешняя. Уже вполне осенний дождик барабанил в окно, нагонял тоску. Я не размышлял о том, что меня разбудило - детям это недоступно. Просто встал и пошел в гостиную. Дом у нас был большой, двухэтажный, с чердаком и подвалом. Занятых комнат было всего две, и еще две пустовали. Я помню, что боялся выходить в коридор ночью, меня пугали тени, что падали из единственного незавешенного окна. И мне все казалось, что двери в пустые комнаты отворяться, чтобы явить нечто ужасное. Что - я представить не мог. Но в тот раз я без страха прошел в коридор. Пол устилал вытертый доисторический половик. Старые доски поскрипывали даже под моим невеликим тогда весом. Проходя, мимо дверей в пустые комнаты я коснулся их ручек - не знаю зачем. Может быть, таким образом, я пытался удостовериться, что они не откроются у меня за спиной. Из коридора в гостиную вела массивная старая дверь, когда-то белая, а сейчас покрытой разветвленной сетью трещин. У нее была бронзовая, отполированная ручка. Эта дверь мне не нравилась - может быть из-за своей старомодности. У двери половик кончился, и я чувствовал, как холоден пол. Коснувшись двери, я замер и прислушался. Шелестел дождь, обыденный тоскливый звук. В спальне у родителей стояла полная тишина. Я даже слышал, как тикает старый бабулин будильник - громко, уверенно. Слабые звуки музыки доносились откуда-то из глубин дома. Я знал, что это работает радиоточка на кухне. Она работала всегда и даже не имела кнопки выключения. Прислушавшись, я различил звуки гимна - наступала полночь. Раздался скрежет стекла по стеклу, тихо, еле слышно, но, тем не менее, я это уловил. Затаив дыхание, я определил, что звуки доносятся из гостиной. Скрежетнуло вновь, потом звук падения, звон стекла - тоже очень приглушенный. А потом вдруг смех. Тихий, но очень-очень злобный и гадостный. Я замер от ужаса, не в силах понять. Что там скрывается за дверью. Смех раздался вновь, уже погромче и теперь я понял, кто находится в гостиной. Я никогда не слышал, как смеются кошки, однако третий смешок, перешедший в слабое мяуканье, все мне разъяснил. Да, это был кот Барс. Любимое животное семьи, что только что совершило подлый поступок и теперь посмеивалось над ним. Мне было очень страшно, но видимо что-то вело меня в ту ночь, и я вместо того, чтобы побежать рассказать все родителям, повернулся, и бесшумно, как заправский шпион, приоткрыл старую дверь в гостиную. Все было точно так, как я предположил - большая расписанная глазурью чашка лежала на ковре разбитая ровно на две половинки, а мотающийся из стороны в сторону хвост пушистого вредителя скрывался в двери в прихожую. Я даже не удивился, лишь дождался, пока кот выйдет из комнаты, и тихонько проскользнул в гостиную. Чашка лежала аккурат посередине комнаты, и свет фонаря через окно падал прямо на нее, высвечивал арабский рисунком ковра, наполнял завитушки несвойственными им цветами. Ковер был розовым, но в свете лампы приобрел другой, более густой багряный оттенок и теперь казался залитым темной венозной кровью. Выглядело это зловеще, словно упавшая кружка не была пуста, словно кровь была в ней. Впрочем, меня тогда это совсем не напугало, да и не связывал я ее темно красный цвет с кровью. Я просто подобрал кружку и аккуратно положил ее осколки на стол. Потом последовал в прихожую. Здесь было довольно темно, однако я сумел рассмотреть, как животное поднимается по лестнице на чердак. Большими прыжками, одолевая по две ступеньки зараз. Иногда он промахивался, гулко бился телом о деревянное покрытие. Он падал, но тут же поднимался, слегка шатаясь, и продолжал взбираться наверх. Меня он не замечал, либо не обращал внимания. Напротив лестницы находилась дверь в кухню. Оттуда веяло теплом и уютом. Заворчал, просыпаясь, старый массивный холодильник - один из тех, с защелкивающимся замком на двери. На столе цветастая скатерть, даже в неестественном свете уличного фонаря она смотрелась не пугающе, а как всегда красивая ткань, на которую поутру падает прямоугольник солнечного света. Казалось скатерть и сейчас излучает этот светом входящего в полную силу дня. Именно эта скатерть привлекла меня тогда, и я вместо того, чтобы последовать за котом, направился к кухне. Старый, вытертый линолеум лип к ногам, но не холодил. Как только я пересек порог кухни, радио приглушенно выдало последние аккорды и замолкло. Стало слышно, как капает вода из плохо прикрытого крана в раковине. Кухня была небольшая. Один ее угол целиком занимала массивная каменная печь, крашенная известью. По случаю наступления дождей ее протопили, и теперь от камня шло незаметное, но всеобволакивающее тепло. Я коснулся рукой нагретых кирпичей и улыбнулся. Потом вспомнил про Барса и поспешно обернулся к дверному проему. Но нет, кот не следил за мной, ушел на чердак. Уходя из кухни, я прихватил с собой кочергу - короткую толстую палку, покрытую ржавчиной и окалиной. Не знаю зачем. Может быть как оружие. Наверное, со стороны я выглядел нелепо - пятилетний ребенок с явно тяжелой для него железякой. Такой тяжелой, что ему приходится держать ее обоими руками. Но мне почему-то казалось, то эта штуковина мне пригодится. Не медля, больше я поднялся на чердак. Ступал тихо, и не торопясь, и ступеньки лестницы отозвались на мои шаги не больше, чем на легкие прыжки пушистых лап кота Барса. На чердаке было светло. Даже слишком светло для света фонаря через маленькое окошко у самой крыши. Но я не обратил на это внимание, стал пробираться в дальний конец светелки под крышей. Хлама здесь было много, как и во всех деревенских домах. Он скапливается на чердаках годами и даже, страшно сказать, десятилетиями, вмещая в себя все то что, не пригодилось целым поколениям жильцов. Под потолком скрещивались потемневшие, но прочные стропила, без признаков паутины или тления. Сейчас на них играл странный колеблющийся отсвет, словно блики освещенной изнутри воды. Источника света я пока не видел, но сила его была такова, что он напрочь, заглушал собой свет с улицы. Было очень пыльно, и я с трудом сдерживался, чтобы не чихнуть. Прямо передо мной в пыли остались четкие отпечатки кошачьих лап - много, они накладывались друг на друга, образовалась целая дорожка. Барс проходил тут и уже не один раз. Чуть в сторону я увидел другие следы - крупные с четко очерченным следом подошвы. Эти следы были мои, и я оставил их когда последний раз приходил играть с домовым, где то с неделю назад. Покореженная сетка кровати, покрытая каким-то расползающимся от старости барахлом, закрывала от меня источник света. Однако звукам она проходить не мешала, и из-за нее раздавалось некое шуршание, и взвизгивание. Осторожно ступая на цыпочках, я подобрался кровати вплотную, а потом, поколебавшись, заглянул за нее. Древняя кровать одним своим торцем упиралась в не менее древний кухонный буфет, с когда-то застекленными, а сейчас светящиеся пустыми рамами, дверцами. Вместе эти два представителя мебели образовывали нечто вроде ограды, отделяющей образовавшийся закуток от остального пространства чердака. Сейчас здесь было очень светло, и багрово-желтые искры прыгали по свободным от ржавчины деталям кровати, играли на латунной окантовке дверец буфета, расползались затейливыми переливами по потолку. В закутке находилось двое. Мой кот Барс с торчащей во все стороны всклокоченной шерстью, и мой маленький друг домовой - как всегда холеный и приглаженный. Никогда я не видел его в этом закутке. Барс зашипел, глаза у него были дикие, сверкали зеленым. Домовой был спокоен и деловит. На полу, между ними стояла пластиковая мерка - такой хозяйки отмеряют определенные доли какой либо приправы к блюду. Я даже разглядел штампованные цифры на полупрозрачном боку емкости. Мерка ярко светилась, внутри нее, заполнил примерно на треть, колыхалась густая, маслянистая жидкость. Она не знала покоя, бурлила и плевалась пузырями, словно внутри нее все время шла какая то химическая реакция. Иногда она мощно плескала на края своего сосуда, и оставляла на нем быстро чернеющие разводы. И источала жуткое зловоние, которое, впрочем, бесследно исчезало уже в двухтрех метрах. Барс топорщил усы. Барс яростно мотал хвостом. Барс старался держаться подальше от маленького домового. Шерсть у кота теперь стояла дыбом. Он издавал странные звуки - низкий горловой вой перемежался истерическими взвизгами. Домовой смотрел на него. Потом маленькая, покрытая коричневой шерстью лапа поднялась, и сделала недвусмысленный жест: "иди сюда!" Кот зашипел. Он не хотел подходить, не хотел касаться не домового не бурлящую чашу. Но повторный жест, сделанный более энергично, заставил его повиноваться. Нетвердо ступая на трясущихся лапах, Барс приблизился к домовому. Вид у кота стал совсем безумный, глаза вылезли из орбит, на усах повисла пена. Он кое-как доковылял до своего мучителя, и, дрожа, остановился. Мой маленький мохнатый друг. Маленькая тварь, которую я даже как-то назвал она улыбнулась и явила свету сотни тонких и острых как иглы зубов. И даже такого же цвета, словно в челюсти домового была вставлена закаленная сталь. И глаза его уже не отражали багровый свет, они сами светились им, наливаясь краснотой, как зреющая вишня. Иззубренным черным когтем, покрытым застывшей грязной пленкой какой то гадости, домовой ударил Кота в бок. Животное дернулось, но не проронило не звука. Кровь, почти черная в алом отсвете стала потихоньку заливать мех, капать на пол крупными дождевыми каплями. Домовой ухмылялся. Длинный красный язык с раздвоением на конце возник из пасти и с наслаждением лизнул кровавую лужицу. Ногой тварь подвинула мерку поближе, так чтобы кровь стекала в нее. Закуток осветился ярче. Чем больше наполнялась мерка, тем сильнее была ее светимость. Ухмылка домового расползалась все шире. Глаза же кота подернулись дымкой, он даже не вырывался. Теперь я знал, что за субстанция бурлит в пластиковом сосуде - это кошачья кровь. И видимо демоническая тварь уже не впервые наполняет ее. Я не выдержал. Мне хотелось заплакать и убежать вниз, к людям, но вместо этого я вышел из-за своего укрытия, вышел, сжимая в руках свое оружие. Барс увидел меня первым. Он, зашипев, скакнул в сторону, вырвался из рук своего мучителя и, обросшей мехом стрелой проскочив у меня между ногами, скрылся в проеме чердака. При этом он задел почти наполненную мерку и перевернул ее. Улыбка домового превратилась в гримасу. Глаза полыхали как раскаленные уголья. Кровь плеснула на пол, поднялась к стропилам вонючим паром. -Ты плохой, - сказал я. Домовой зашипел не хуже кота, кривые когти цвета вороненого металла выскочили из маленьких пушистых лап. -Ты плохой, - повторил я, - ты мучил его. Тварь покинула свой угол и кинулась на меня. И попала как раз под удар кочерги. Маленькую бестию отшвырнуло назад, к мерке и она проехалась по все еще бурлящей багряной луже. Я сделал быстрый шаг вперед, и ударил еще раз. Домовой заорал, глаза его с ненавистью смотрели на меня. Верхняя губа маленького чудовища задралась, обнажила сотни и сотни швейных игл зубов. Я занес кочергу для удара, домовой вдруг поднял лапу в защитном жесте, глаза его обещали мне немыслимые кары. -Я больше не буду с тобой играть, - сказал я и резко опустил кочергу. Голова домового лопнула, один глаз выскочил из глазницы и шлепнулся на пол, сразу став похож на спелую ягоду. Черная кровь плеснула на пол, смешавшись с остатками кошачьей. Челюсти яростно клацали, пускали зеленую пузырящуюся слюну. А я все бил и бил кочергой трепыхающееся тельце, пока оно не превратилось в кровавое месиво. В фарш. Вот так. Тогда я заплакал, а чуть позже меня вырвало на пыльные доски пола, но в своем поступке я не раскаивался. Домовой был плохой, это он заставлял Барса делать гадости людям и, следовательно, заслужил кару. Дождавшись, пока корчи покинут израненное тельце маленькой твари, я набросил на него вытертый до дыр плед, а потом стал потихоньку спускаться вниз. На кухне я аккуратно вернул кочергу на место, предварительно отмыв ее в раковине. Вещи с той поры у нас больше не пропадали, а кот Барс все равно через некоторое время умер. Может быть порча, насланная зловредной тварью с чердака, не прошла для него бесследно. А может быть и нет. Я плакал над Барсом три дня, а потом как-то позабыл и неделю спустя уже веселился вовсю. Дети так легко забывают свою боль, и того, кто долго был рядом с ними. Мои родные так ничего и не заметили. Вот так я убил домового. Вернее не домового, а одного из младших демонов, коеих полно вокруг нас. Видите, я очень хорошо помню это, даже по прошествии стольких лет. А все потому, что та встреча с домовым не прошла для меня бесследно. Тогда я впервые узнал, что потусторонние силы несут нам не только добро. И только куда как позже я пришел к выводу, что добро они не несут вообще. Я продолжал находить чудеса. Я видел испуганные глаза ребенка, утонувшего в местном омуте полтора года тому назад, видел водяного, что утащил его на дно. Видел, как между бабочек-капустниц танцуют пара крошечных фей с крыльями смарагдового цвета. Тогда я еще не знал, что они пьют чужую кровь по ночам. Не людскую, впрочем. И был, разумеется, лес - место, где невидимое обычным людям достигает своего апогея. Я часто бывал там, среди роскошных высоких сосен, буйных зарослей лиственниц, в веселых и беззаботных березовых рощах, в мрачном угрюмом ельнике. Туда я, впрочем, заходил нечасто. Там тоже жило множество непонятных существ, но эти с трудом скрывали свою агрессию, могли напасть и ранить, если обращаться с ними не осторожно. Там было много змей. Я пробовал общаться с лесными, теми, кто казался наиболее добрым. Некоторые отвечали мне взаимностью, другие... другие делали вид, что отвечают. Но не раз и не два, моя рука гладящая их по мягкой шерстке, вдруг натыкалась на острый хитиновый шип. Однако трогать, меня никто не трогал. Когда мне исполнилось десять лет, я все-таки нарвался. Нарвался на лесного демона - тупую, но очень злобную тварь, на которую к тому же иногда находят приступы невменяемого бешенства. К счастью, очень редкая в наших местах тварюга. В состоянии исступления она нападает даже на группу вооруженных людей, на что не решается больше никто из лесных жителей, за исключением самых могучих. Но о них разговор отдельный. Лесной демон не живой в полном смысле этого слова. Он возникает, когда какое ни будь старое дерево гибнет в одночасье мучительной смертью - от пожара, например. Или от топора дровосека. Далеко не каждое старое дерево дает в результате смерти такую тварь, но подобное все-таки случается. Тело у демона твердое, из гибкое древесины, пронизанное холодными струями древесных же соков. Мозгов у него нет, а его чувства, это чувства притесняемого более сильными соперниками растения. Вот такая гадость и кинулась на меня из густого подлеска, когда я только выходил на маленькую полянку на самом краю лиственного леса. Я только почувствовал, мощный удушающий захват, замолотил руками, пытаясь выбраться, но куда там, когда тебя душит растение, которое в принципе не чувствует боль, бесполезно лупить его по рукам. Я упал на тонкий ковер лесной травы, в глазах темнело, а в голове стал нарастать черный шум. Демоническая тварь у меня за спиной рычала, хрипела и издавала неимоверное количество неопределяемых звуков. Спасло меня чудо, еще одно. Я уже говорил, что чудеса преследовали меня с детства. В безмятежном голубом небе над суровыми лесными кронами самолет преодолел звуковой барьер. В то время так часто случалось - рядом был какой то военный объект, строго засекреченный, и мы не раз и не два наблюдали форсирующие в поднебесье Волгу стремительные силуэты истребителей. Даже деревья умеют бояться. Обрушившийся с неба грохот напугал демона и заставил его расцепить свое удушающее кольцо рук. Секунду спустя он уже скрылся в лесной полутьме, оставив мне жизнь и синяки на шее. С лесными я больше не общался. И все же, пять лет спустя получил уже осознанное предупреждение. Маленькая круглая полянка была освещена ярким, весенним солнышком. Мягкая, короткая травка - очень нежная, молодая, устилала землю чуть колышущимся сплошным ковром, без прорех и опалин. На такой траве было очень хорошо сидеть и глядеть, как колышутся ветви двух развесистых плакучих ив, что росли на краю полянки. Тут вообще было очень хорошо, и я часто приходил на поляну той весной. Просто чтобы сидеть, ловя ласковый солнечный свет, бултыхать руки в черном прудике, и мечтать. Мечтать я в детстве любил. Очень. Ивы росли здесь неспроста - водолюбивые деревья окунали свои ветви в маленький, и идеально круглый пруд, что находился аккурат у них в подножии. Вода в пруду была странная - стоячая, заросшая фиолетовой ряской, она была очень тяжелой и редкий ветер мог вызвать рябь на ее поверхности. Насколько я мог судить, в пруду никто не жил. Даже вездесущие жуки-водомерки, во множестве усеивающие все лесные водоемы, здесь не водились, не говоря уже о ком-то более крупном. Если опустить в пруд руку, то сразу чувствуешь слабенькое покалывание на коже. Совсем не больно, а если подержать дольше, то рука начинает неметь. Впрочем, последствий не было никаких. Глубину пруда я не измерял, хотя мне казалось, что она порядочная, больно уж спокойна и черна там вода - настоящий лесной омут. Не рассчитает прыжок маленький лесной зверек, попадет в край пруда, забарахтается, судорожно забьет лапками, пытаясь догрести к берегу. Но будет уже поздно, и ряска облепит его как охотничья сеть, а что-то или кто-то поволочет на дно. Из дерева только самшит тонет в воде. И только в некоторых водах тонут все сорта дерева. Как бы то ни было, я любил бывать на этой поляне. В то время, она казалась мне неким слепком с внешнего мира. Особенно в такие, солнечные жизнерадостные деньки - цветущий и зеленеющий мир поляны, как внешнее проявление нашей жизни. И пруд со стоячей водой, всегда прячущийся в тени ив - как ее темная сторона. Темный омут многие и многие мили глубиной. Такой неприметный среди этого царства всепобеждающей жизнерадостности. Но никогда не отпускающий тех, кто в него попадет. Естественно именно этот пруд преподнес мне первое, ясно сформированное предупреждение от черно-омутного потустороннего мира. Руки слегка покалывало, невидимы и никогда не выходящие на поверхность течение болтали ее в темно-серой глубине, заставляли разгонять водяную растительность. Солнце пекло затылок, пока слабенько, по-доброму. Время, когда тяжелый зной охватит всю округу, еще не пришло, и пока можно еще только радоваться этим осторожным, теплым касаниям. Наслаждаясь теплом я прикрыл глаза, отрешившись от происходящего. Как всегда в такие моменты мое сознание заполнил неслаженный хор тонких голосов. Они звучали тихо, на пределе слышимости, но при этом очень разборчиво. Обычные люди этого никогда не слышат, это я понял уже давно. Может быть, к лучшему - голоса леса могут завладеть тобой целиком и увести в чащу, в бурелом. Это если ты не умеешь им сопротивляться, как, например, я. Не знаю, как у меня это получается, наверное, врожденное. Впрочем, Кабасей, говорил, что... Нет, про него потом. Из состояния полудремы, я был выведен самым экстремальным образом - схвачен за руку чем-то омерзительно холодным. Вцепились в меня с недюжинной силой, как клешнями, а потом потянули к себе, в пруд. Я завопил, упираясь пятками в землю, потянул захваченную конечность к себе, и сразу почувствовал, как болезненно натягивается кожа на кистях. Казалось, еще миг, и она лопнет и сползет, как слишком свободная перчатка. Я ослабил натяжение и моментально был притянут обратно к пруду. Что бы ни схватило меня там, в глубине, оно было куда сильнее меня. Чужая плоть, обхватившая мою руку, размеренно пульсировала. Распластавшись на земле у пруда, и вцепился свободной рукой в близлежащий корень ивы, там, где он, выходя на поверхность, делал миниатюрную арку. Это помогло, и к воде я больше не приближался. Неизвестное существо в глубине усилило тягу, потом мощно рвануло, как дикие звери отрывают кусок мяса у повержено и недавно покинувшей этот лучший из миров, добычи. Суставы в кисти болели огнем, но я изо всех сил цеплялся за корень. Ласковый солнечный свет отражался на глади пруда. Все такое не страшное. Уже со временем я понял, что беда может настигнуть нас в любое время, и даже в таком мирном месте как эта полянка, нас может поджидать безвременная кончина. Только дети думают, что зло боится темноты. Подводная тварь дернула еще раз, я закусил губу, и из глаз потекли слезы. Рука болела нестерпимо. Я не выдержал и заорал: -Сгинь тварь! Сгинь!!! И был тут же отпущен. Моя правая рука с мощным всплеском покинула ловушку пруда. Взметнулась ряска. Я рывком поднялся, и, прижимая покалеченную руку к груди, стал поспешно отступать от пруда. Не напрасно, потому что сгинуть эта мерзость не собиралась. Гладь пруда, только успокоившаяся после моих бултыханий, была вновь разбита мощным всплеском. Брызги взлетели в небо, заблистали на солнце. Из пруда стало что-то подниматься. Водяная растительность облепила силуэт и мне стало понятно, что вздымается на ровном поверхностью воды. В этот зеленый и радостный весенний денек из глубины темного пруда подымалось человеческое лицо. С ровными чертами, глаз не разглядеть, на губах глумливая ухмылка. Сначала оно казалось перекошенным, каким то несформировавшимся что ли. Но затем стало приобретать все более четкие очертания. Ряска свободно плавала по поверхности лица, и, приглядевшись, можно было заметить, как бежит, просвеченная солнцем вода внутри него. Лицо было сделано из воды. Лицо пруда. Я не боялся его. Раз оно меня тащило в пруд, значит, покинуть его самостоятельно не может. Вот только если тварь была из воды, как она могла так больно вцепиться мне в руку. Лицо разомкнуло губы, и в образовавшуюся дыру стала с шипением уходить вода. И голос, раздавшийся из глубины, вполне мог принадлежать трехнедельной давности утопленнику. Или может быть крупной жабе, выучившейся говорить. -Не вмешивайся... - донеслось из воронки. -Что? - спросил я, - что ты сказал? -Не ищи нас... Не выс...матривай нас... Оставь нас... И будешь ж...жить... -Кого вас? - задал я вопрос - тех, кого не видят остальные? -Д...да. Или ты умрешь... как умерли многие до тебя. -Я понял, - сказал я и подобрал с земли увесистый кусок кремня, - я понял, что ты хотел сказать мне. Я подумаю над твоими словами. Но вот за то, что ты пытался утащить меня вглубь... лови! И швырнул камень в пруд. Сильно швырнул, с размахом, и он врезался в водяное лицо как быстролетящий снаряд, подняв целую тучу брызг. С секундным криком боли лицо распалось на крупную пенную рябь, а потом вода в пруде вдруг окрасилась красным. На миг, не более. Микрошторм в пруде, эта буря в стакане, возникшая после исчезновения водяного демона улеглась через три минуты после возникновения, а я пошел домой, откуда прямиком был отправлен в травмпункт - исправлять серьезно вывихнутую руку. Вот такое было предупреждение. Мне прямым текстом сказали: "не вмешивайся. Закрой глаза на творящиеся кругом чудеса. Будь как все, или не доживешь до старости". Как видите, кончилось все действительно довольно печально... Впрочем, тогда мне было только пятнадцать лет и я чувствовал, что могу без особых усилий переплыть Черное море, воспарить в поднебесье или проделать что ни будь еще в это духе. Ну, вы помните, какими мы были в пятнадцать лет, должны помнить. И еще я считал, что знаю все об окружающем мире, и даже больше, чем неимоверно гордился. Еще я заметил, что меня, попугав, отпустили, а после сделали лишь предупреждение, из чего сделал вывод, что эти бесплотные твари бояться меня. О да, я был высокого о себе мнения. Как вы понимаете, вместо того, чтобы последовать правильному, в общем-то, совету, я поступил ему прямо противоположно - то есть впервые стал осознанно искать и исследовать окружающие меня чудеса. На свой страх и риск. В последующие годы я излазил немало потайных мест. Посетил немало тайных сходок лесных существ. На меня не раз и не два нападали обиженные излишним вниманием твари, но как я уже говорил, что-то хранило меня и потому выходил из подобных схваток ваш покорный слуга живым. Хоть и не всегда целым. Как бы то ни было, слишком долго это не могло продолжаться, и, в конце концов, меня бы настигла какая ни будь особенно зловредная тварь. Настигла и с удовольствием отправила бы на тот свет. Это и случилось бы, не повстречай я как-то раз Кабасея...