Юлия Иванова - Валет, который не служит Страница 3

Кто-то заблаговременно снял с него ошейник, а дыра под забором, через которую, бывало, лазила к нему на свидание Альма, оказалась незасыпанной.

Была ночь. Он полз вверх вдоль каменных ступенек чужих дач, потом вдоль шоссе, ведущего к санаторию, мимо одинокого дома старика абхазца, продающего курортникам молодое вино. Здесь тропинка обрывалась, и Валет теперь полз просто вверх, поминутно приваливаясь к земле, почти теряя сознание. Слизывал с листьев холодные капли росы и снова полз.

Наконец инстинкт приказал ему остановиться. Тут не было людей, даже запаха их следов и жилища. Валет остался наедине со смертью. Пошатываясь, он в последний раз поднялся на лапы и, вытянувшись струной, сделал стойку. Порыв ветра донес до него запах снега и неведомых трав. Ветер дул сверху, оттуда, где предки Валета стерегли когда-то отары овец, насмерть дрались с волками и, окровавленные, уходили искать живую траву. Вновь инстинкт, на этот раз могучий инстинкт жизни, подсказал Валету, что эта трава где-то рядом, неподалеку, и приказал ползти к ней, хотя сил больше не было. И он полз, покуда не ткнулся мордой в ее мясистый колючий стебель и не ощутил на языке терпкую, обжигающую горечь.

Спустя несколько дней Валет вернулся. Ослабевший, кожа да кости, но здоровый. Дыра под забором была заделана намертво. За калиткой хозяйского дома, гле была прибита дощечка: "Осторожно! Злая собака!" - носился, гремя цепью, и лаял на Валета незнакомый лохматый щенок.

Валет сидел и ждал хозяина, - был час, когда тот обычно возвращался с работы. Услышав его шаги, вскочил и вильнул хвостом, но хозяин почему-то остановился, помедлил и быстро пошел обратно. Валет помчался за ним, почти догнал, однако хозяин вдруг обернулся и, хватая с дороги камни, стал швырять их в Валета, визгливо крича что-то злое и бессвязное. Какое у него было лицо! Валету стало страшно - не из-за беспорядочно летящих в него камней, а именно из-за этого лица, искаженного, злобного, жалкого, так не похожего на лицо хозяина.

Валет ничего не понял. Он только почувствовал, что в чем-то сейчас страшно провинился перед хозяином, гораздо сильнее, чем в тот день, когда не покусал маленького человека с голыми коленками. И что хозяин никогда ему не простит. И что надо уйти отсюда. Совсем.

Так Валет стал ничейной собакой. Теперь он жил сам по себе, никто не был ему нужен, так же как и он никому. Он не страдал от одиночества, потому что не был человеком, он просто жил.

* * *

Но суждено было Валету еще однажды испытать мучительное и прекрасное чувство любви - он полюбил женщину. Почему он выделил из всех дачниц всех сезонов именно ее, он и сам не знал. Она вроде бы ничем не отличалась от других: такая же дочерна загорелая, в выцветшем платье с темными пятнами на груди и бедрах от мокрого купальника, с тусклыми от морской воды, незавитыми волосами до плеч, закрывающими пол-лица, и с белесым налетом соли на ногах.

Валету она понравилась сразу, как только вошла в шашлычную и, поискав глазами место, направилась к столику Гиви, шлепая вьетнамками, которые держались на ее ступнях как-то боком. Ему нравилось, как она сидит, как пьет в ожидании заказа лимонад медленными скучающими глотками. Нравился ее запах - не запах духов или пудры, которых он терпеть не мог, а просто ее запах.

Валет все смотрел на нее, смотрел, как она ест, а она, по-своему истолковав его взгляд, поманила куском шашлыка.

- Валэт нэ служит, - сказал Гиви. Не вызывающе, как обычно, а чтобы завязать знакомство. Она ничего не ответила и, улыбнувшись не Гиви, а Валету, позвала:

- Иди ко мне. Иди, Валет...

Гиви обиженно удалился, а Валет осторожно взял кусок из ее рук, вдохнул ее запах и замер, потому что она погладила его шею и за ухом. Дети зачастую пытались гладить Валета, но разве можно было сравнить их торопливые - как бы не увидела мать, - грубовато-фамильярные прикосновения с этим! Ее пальцы, легкие, почти невесомые, ласково перебирали его шерсть, будто мягкий и теплый ветер, тот, что дует с моря лишь однажды в году, предвещая наступление весны. И тогда - Валет уже забыл, как это бывает, - сердце его дрогнуло и, сладко и жутко замирая, покатилось куда-то...

Она расплатилась, встала. Валет поднял голову, Он хотел посмотреть, как она уходит. Но женщина медлила. Шагнула к выходу, затем обернулась и по-женски неумело свистнула:

- Пойдем. Пойдем, Валет.

Они прошли вдвоем через шашлычную, затем по вечернему приморскому бульвару и по безлюдной темной улочке до самого дома, где она жила. Она опять погладила его, благодарно и виновато, потому что дальше ему было нельзя. Звякнула щеколда, стихли ее шаги, а Валет все стоял и по-собачьи улыбался про себя, покуда не исчезло, не стерлось в нем ощущение ее прикосновения. Только тогда он вспомнил, что зверски голоден, и помчался в шашлычную, чтобы успеть закусить.

Так они подружились. Каждое утро Валет ждал женщину у калитки, вслушиваясь в звуки просыпающегося дома и безошибочно различая в них ее пробуждение скрип оконной рамы ее комнаты, грохот рукомойника, ее смех, запах яичницы, которую она наскоро жарила себе по утрам, и, наконец, шлепанье вьетнамок по ступенькам и по-хозяйски властное: "Айда, Валет!"

Они сбегали по тропинке к морю. Женщина одним движением выскальзывала из сарафана и с визгом кидалась в воду. Плавала она плохо, но весело - кувыркаясь в воде и поднимая кучу брызг. Звала к себе и Валета, но он не любил купаться по утрам, когда еще прохладно, и наблюдал за женщиной со снисходительностью взрослого.

Потом они отправлялись на базар покупать помидоры, сливы, виноград, орехи - всего понемногу, а в общем целую купальную шапочку. Снова шли на море, мыли фрукты в этой же шапочке, опять она с визгом барахталась в воде, а Валет караулил на берегу выцветший сарафан и вьетнамки. Когда жара становилась невыносимой, сам залезал в море, проплывал метра два, молотя лапами по воде, тут же выскакивал, шумно отряхиваясь, отфыркиваясь, с наслаждением разваливался рядом с ней на горячей гальке, дремал и чувствовал себя совсем счастливым.

Прежде он никогда бы не рискнул появляться в жаркий полдень у моря, как и в любом другом людном месте, страшась мальчишек и взрослых, а с нею он не боялся ничего. Он больше не был один и сам по себе, он как бы вновь обрел хозяина, вернее, хозяйку. Но прежде Валет был предан хозяину просто потому, что это был хозяин. Хозяин, назначенный ему судьбой. Теперь же он избрал хозяйку сам, по любви, что не так уж часто могут позволить себе собаки. В его отношении к ней было нечто большее, нежели обычная слепая преданность. Ведь жеенщина тоже была одинока, она нуждалась в его защите, и сознание этого наполняло сердце Валета гордостью и счастьем.