Олдос Хаксли - Писатели и читатели Страница 3

Пропаганда великих мастеров слова так же подвержена власти обстоятельств, как и пропаганда худших из журналистов. Выпады Рескина против механизации и фабричной системы повлияли только на тех, чье экономическое положение было сродни его собственному; на тех же, кто получал от механизации и фабричной системы какой бы то ни было доход, они не повлияли вовсе. С начала двенадцатого столетия до времен Тридентского собора обличения церковных и монастырских злоупотреблений лились почти непрерывным потоком.

Но, несмотря на красноречие таких великих писателей и церковных деятелей, как, скажем, св. Бернар и св. Бонавентура , ничего не было сделано. Для возникновения Контрреформации понадобились условия, созданные Реформацией. Влияние Вольтера на современников было огромным. Лукиан был одарен не меньше Вольтера и писал о религии с той же уничтожающей иронией. И однако, насколько мы можем судить, его писания не возымели абсолютно никакого действия. Сирийцы во втором веке повально обращались в христианство и другие восточные религии; лукиановская ирония не достигала их ушей, глухих ко всему, кроме теологии и оккультизма. А во Франции первой половины восемнадцатого века возникло особое сочетание исторических условий, предрасположившее образованную публику к определенному религиозному и политическому скептицизму, и люди приветствовали вольтеровские нападки на существующий порядок вещей. Складывается впечатление, что политическая и религиозная пропаганда действует лишь на тех, кто уже частично или полностью убежден в ее правоте.

Рассмотрим более современный пример. После войны в ряду самых популярных бестселлеров числились два хорошо написанных, убедительных пропагандистских сочинения ? я имею в виду УНа Западном фронте без переменФ Ремарка и УКраткий очерк историиФ Г. Дж. Уэллса. Многие миллионы жителей Европы и Америки прочли вынесенный немцем приговор войне и призыв англичанина к межнациональной дружбе. С какими же результатами? На это и впрямь трудно ответить. Мы можем сказать лишь одно: националистические чувства никогда еще не были так распалены, как сегодня, а расходы на вооружение никогда не поднимались до такого высокого уровня. Сознательные усилия пропагандистов были вновь побеждены обстоятельствами. Влияние Ремарка и Уэллса ? безусловно, весьма значительное в пору появления их книг ? сошло на нет вместе с послевоенным отвращением к бойням и закончилось одновременно с эпохой послевоенного процветания. Созрело новое поколение, не имеющее прямого военного опыта, и тогда же наступила Увеликая депрессияФ. В отчаянной попытке сохранить местное благополучие правительства подняли цены, установили квоты, ввели субсидии на экспорт. Повсюду начал брать верх экономический национализм. В то же время отчаяние и чувство, что их обманули, что они стали жертвами колоссальной несправедливости, заставило миллионы людей искать утешения и суррогатного торжества в религии национализма. Почему, можем поинтересоваться мы по ходу дела, эти несчастные жертвы войны обратились за утешением к национализму, а не к христианству? Причину следует искать не в эффективности националистической пропаганды, а в исторической ситуации в целом. Престиж науки недостаточно высок для того, чтобы побудить людей применять научные методы в решении социальных и личных проблем; однако он достаточно высок для того, чтобы заставить их отвергнуть принципы трансцендентальных религий. Для большой части населения наука сделала христианские догмы интеллектуально неприемлемыми. Поэтому современные суеверия волей-неволей приняли позитивистскую форму. Желание поклоняться осталось, но поскольку современный человек способен верить лишь в наблюдаемые объекты, это желание находит себе богов, которых можно видеть и слышать или, по крайней мере, чье существование может быть легко доказано на основе непосредственного опыта. Нации и диктаторы всегда на виду. Именно эти племенные божества и становятся объектами поклонения современного человека. Одним из самых странных и неожиданных следствий научного прогресса стал всеобщий переход от монотеизма к языческому благоговению перед местными идолами. Истоки этого процесса хорошо различимы в трудах немецких философов начала девятнадцатого века. Возьмите одного из Уморавских братьевФ, наделите его недюжинным умом и прямым опытом иноземного вторжения и тирании захватчиков; в результате получится глубоко религиозный человек, не способный найти интеллектуальное удовлетворение в традиционном христианстве времен своего детства, но готовый со всем пылом преклониться перед собственной нацией. Одним словом, вы получите Фихте. В его УОбращениях к немецкому народуФ в большой степени предвосхищена религия нацизма. Но в то время как нацисты изобрели свой, особый жаргон, Фихте ? и это существенно ? еще пользуется обычным лексиконом пиетиста. Он описывает патриотические переживания теми же словами, какими Уморавские братьяФ описывали религиозные. В Фихте, как и в нескольких его менее знаменитых современниках, мы наблюдаем переходный тип между двумя четко оформленными видами ? возрожденцем-христианином и возрожденцем-националистом. После введения всеобщего образования множество людей прошли тот же путь, что и Фихте: неудовлетворенность пиетизмом родителей заставила их искать для своей тяги к поклонению другой объект. Наполеоновское вторжение помогло развиться фихтевской религии национализма; поражение и неполноценная победа в мировой войне сделали то же для немцев и итальянцев нашего собственного поколения. Короче говоря, исторические условия последних лет сыграли на руку национализму и набросили тень недоверия на интернационализм, будь он религиозным или политическим, основанным на христианской теологии или на рационалистическом видении мира. Разумеется, одновременно с этим правительства разных стран намеренно разжигали националистическую лихорадку, преследуя свои политические цели. К этим причинам можно добавить еще и естественную склонность людей к периодическим изменениям интеллектуальной и эмоциональной моды. Сама популярность какого-либо автора в определенный период времени есть причина того, что он становится непопулярным позже. Обращения, вызванные проповедями Уэллса и Ремарка, оказались в основном поверхностными и недолговечными. Удивляться тут нечему.

Но давайте ради интереса предположим, что эти обращения оказались по большей части глубокими и, несмотря на изменившиеся обстоятельства, устойчивыми. Разве это хоть сколько-нибудь заметно повлияло бы на современную ситуацию при условии, что те, кто правит миром, остались необращенными? Можно было бы заявить, что по-настоящему важна не та книга, которая обращает в свою веру десяток миллионов случайных читателей, а та, которая обращает очень немногих, обладающих во время ее распространения реальной властью. Маркс и Сорель оказали влияние на современный мир не столько потому, что написали бестселлеры (Сорель, например, был малочитаемым автором), сколько потому, что среди их читателей были, соответственно, Ленин и Муссолини. Менее наглядным образом, но весьма основательно повлияли на течение истории в девятнадцатом веке писания Иеремии Бентама. Они не получили большого распространения, однако среди их читателей были Чедвик Грот, Ромилли, Броум ? администраторы, педагоги, реформаторы, которые сделали все, чтобы претворить идеи Бентама в жизнь. Возможно, что будущий правитель какой-нибудь великой страны окажется страстным поклонником Уэллса. Тогда его УКраткий очеркФ станет не только фактом минувшей истории, но и орудием творения истории грядущей. Пока же, несмотря на его широкую известность, он не оказал на ход исторического процесса заметного влияния.