Филип Дик - О неутомимой лягушке Страница 3

— Боюсь, этот эксперимент явился слишком тяжелым ударом для бедняги Гроута. Как вы, наверно, заметили, он не пришел после обеда на занятия…

Гроут морщился, но продолжал идти.

— Не волноваться, — уговаривал он себя. — Главное — продолжать двигаться вперед.

Труба снова вздрогнула, и профессор покачнулся. Фонарь, который он не смог удержать, упал и погас. Гроут остался в огромной темной пещере, у которой, казалось, нет ни конца, ни края.

Но он продолжал идти. Через какое-то время его одолела усталость.

— Отдых мне не повредит! — Он сел на грубый неровный пол. — Но, судя по новым вычислениям, мне потребуется около двух дней, чтобы дойти до конца трубы. Может быть, даже больше…

Гроут немного подремал, потом двинулся дальше. Внезапные увеличения трубы в размерах перестали его пугать. Рано или поздно он доберется до конца и пересечет световой луч. Силовое поле выключится, и он снова обретет свои нормальные размеры… Гроут улыбнулся: то-то Харди будет удивлен.

Он ударился обо что-то большим пальцем ноги и упал. Его охватил страх, он задрожал и встал, озираясь в окружающей темноте. В какую сторону теперь идти?

— О, господи, — пробормотал он, наклоняясь и трогая пол: куда же ему теперь идти? Время тянулось. Он двинулся медленно сначала в одну сторону, затем в другую, не различая ничего вокруг, совсем ничего. Потом побежал, бросаясь в темноте то туда, то сюда, спотыкаясь и падая. И вдруг покачнулся — то самое знакомое ощущение! Снова вздрогнула труба. Гроут облегченно вздохнул: значит, он движется в нужном направлении! И он снова побежал, но теперь уже успокоившись и ровно, глубоко дыша открытым ртом.

И по мере того, как он бежал и бежал, пол становился все грубее и грубее. Вскоре пришлось перебираться через какие-то камни, и Гроут остановился. Разве трубу не полировали? Сначала шкуркой, потом…

— Ну конечно же, — пробормотал он. — Даже поверхность лезвия для бритья может показаться грубой, если ты сам так мал…

Он продолжал двигаться вперед, ощупывая руками преграды. Вскоре огромные камни вокруг и даже его собственное тело начали слабо светиться.

Что это?.. Гроут взглянул на свои руки: ладони поблескивали в полумраке.

— Тепловое излучение, конечно же! Спасибо, Харди!

Прыгая с камня на камень, Гроут двигался в сумеречном свете по бесконечной равнине, усеянной валунами, перескакивая через расселины, как горный козел. «Или как лягушка», — подумалось ему, когда он перепрыгнул через очередную яму и остановился перевести дух. Как долго еще осталось?

Он оглядел высящиеся вокруг обломки железной руды, и внезапно его снова охватил страх.

— Может быть, об этом лучше даже не думать, — сказал он, взобравшись на скалу, и прыгнул через трещину. Следующая пропасть оказалась еще шире, и он едва удержался на краю, задыхаясь от напряжения и цепляясь руками за неровные уступы.

Он прыгал и прыгал без конца, снова и снова. Он забыл уже, сколько раз ему приходилось это делать.

Стоя на краю скалы, он решился еще на один прыжок и… Падал он долго, все глубже и глубже в пропасть, все ближе к неясному свечению. Но дна пропасти все не было и не было. Он падал и падал…

Профессор закрыл глаза, его охватил покой, усталые мышцы отдыхали.

— Все! — произнес он, опускаясь все ниже и ниже. — Закон природы… Чем меньше тело в размерах, тем меньше проявляется действие силы тяжести…

Неудивительно, что насекомые падают так безболезненно…

Не открывая глаз, он отдался во власть темноты.

— …Таким образом, — сказал профессор Харди, — мы вполне можем ожидать, что этот эксперимент войдет в историю науки как…

Он замолчал и нахмурился, потому что вся аудитория смотрела не на него, а в сторону двери. Кое-кто из студентов улыбался, потом один из них рассмеялся. Харди повернулся посмотреть, в чем дело.

От двери прыгала по полу лягушка.

— Профессор, — возбужденно сказал Питнер, поднимаясь со своего места, — это подтверждает выработанную мной теорию. Лягушка настолько уменьшилась в размерах, что провалилась…

— Что? — возмутился Харди. — Это другая лягушка!

— …Провалилась между атомами кристаллической решетки материала, из которого изготовлен пол «Лягушачьей камеры». И, покинув пределы силового поля, вновь обрела свои нормальные размеры.

Питнер, улыбаясь, поглядел на лягушку. Та продолжала медленно шлепать через комнату.

— То, что вы говорите… — начал профессор Харди, без сил опускаясь в кресло, но в этот момент прозвенел звонок, и студенты принялись собирать книги и тетради. Вскоре профессор Харди остался один. Он поглядел на лягушку, покачал головой и пробормотал:

— Этого не может быть. На свете полно лягушек. Это какая-то другая лягушка.

К его столу подошел студент.

— Профессор Харди…

Харди поднял голову.

— Да? Что случилось?

— Там в коридоре вас ждет какой-то человек, закутанный в одеяло. Он чем-то расстроен.

— Ладно, — сказал Харди, вздохнул и встал. У дверей он остановился, снова глубоко вздохнул, потом сжал губы и вышел в коридор.

За дверями, завернутый в красное шерстяное одеяло, его ждал Гроут. Лицо его горело от возбуждения. Харди посмотрел на него виноватым взглядом.

— Мы так и не выяснили! — закричал Гроут.

— Что? — пробормотал Харди. — Послушайте, э-э-э, Гроут…

— Мы так и не выяснили, доберется ли лягушка до конца трубы. Мы с ней провалились между атомами. Нам придется придумать какой-то другой метод проверки парадокса. «Камера» для этого не годится.

— Да, пожалуй, — произнес Харди. — Но, послушайте, Гроут…

— Об этом позже, — сказал Гроут. — Я найду вас сегодня вечером. А сейчас мне надо на лекцию.

И он, поддерживая одеяло руками, торопливо зашагал по коридору.

Фёдор Демидов

 ...И о парадоксе Зенона

Дорогие друзья! Только что вы прочитали рассказ о неутомимой лягушке и необычных экспериментах профессоров Харди и Гроута, цель которых — проверка парадокса Зенона. Возможно, раз шутливый рассказ оставляет это без ответа, у вас возник вопрос: кто же все-таки прав? На первый взгляд лягушка действительно должна добраться до конца, но, следуя логике, и профессор Харди прав. И в этом стоит разобраться, потому что в основу рассказа в самом деле положена очень крупная теоретико-познавательная проблема, выражающая сложность и недостаточную еще изученность движения как способа существования материи.

Древнегреческий философ Зенон Элейский еще в V веке до н. э. одним из первых обратил внимание на противоречивость движения. Им были сформулированы так называемые апории (греч. — затруднение, недоумение). Это, в частности, «Ахилл и черепаха», «Стрела», «Дихотомия» и «Стадий»; в этих апориях философ ставил далеко не праздный вопрос: истинно или ложно наше понимание движения? Общее решение апорий Зеноном отрицательное. Поскольку наши представления о движении противоречивы, постольку движение, по мнению мыслителя, неистинно.