Харлан Эллисон - «Кайся, Паяц!» — сказал Тиктак Страница 3

ВЫ НЕ СМОЖЕТЕ ПРОГОЛОСОВАТЬ, ЕСЛИ НЕ УСПЕЕТЕ НА УЧАСТОК РОВНО К 8:45 УТРА! 

«Меня совершенно не волнует, хорош ли сценарий. Мне он нужен в четверг. И ни днем позже!»

СМЕНА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ В 14:00.

«Сожалею, но вы опоздали. Вакансия уже занята. Весьма сожалею».

ВВИДУ ДВАДЦАТИМИНУТНОГО ОПОЗДАНИЯ НА РАБОТУ ВАШЕ ЖАЛОВАНИЕ УРЕЗАНО.

«Господи… Господи… сколько уже времени… ах, мне надо бежать!»

И так все время время время время время тик-так тик-так тик-так — и в один прекрасный-прекрасный день обнаруживается, что уже не время служит нам, а мы служим времени — мы рабы расписаний и графиков, поклоняющиеся вечному ходу солнца — мы обречены на регламентированную жизнь, ибо Система просто перестанет функционировать, если мы не будем твердо придерживаться ее правил.

А потом опоздание уже перестает считаться мелкой необязательностью. Оно становится грехом. Затем преступлением. Наконец — преступлением, наказуемым в соответствии со следующим документом:

"ВСТУПАЕТ В СИЛУ С 12:00:00 НОЧИ ПЯТНАД ЦАТОГО ИЮЛЯ 2389 ГОДА.

Ведомство Главного Хранителя Времени предписывает всем гражданам сдать свои карты времени и кардиоплаты для определенной обработки. В соответствии с Указом номер 555-7-СНГ-999, категорически обусловливающим вычет времени per capita, все кардиоплаты отныне будут настроены на индивидуального пользователя, а также…"

Что же они сделали? А всего-навсего разработали и осуществили методы тщательной нормировки времени жизни, находящегося в распоряжении каждого конкретного гражданина или гражданки. Если кто-то опаздывал на десять минут, ровно десять минут он и терял. Часовое опоздание влекло за собой, соответственно, больший вычет. Если ктото опаздывал систематически, то в один прекрасный день он мог получить уведомление Главного Хранителя Времени о том, что время его жизни вышло и что в понедельник ровно в полдень он будет "отключена — так что будьте добры, приведите в порядок ваши дела, сэр!

Вот так, с помощью некоего несложного технического приспособления (что основывалось на использовании определенного технического процесса, секрет которого тщательнейшим образом охранялся всесильным ведомством Тиктака), поддерживалось функционирование всей Системы. Таково было единственное подходящее средство. Оно, кстати, являлось и вполне патриотичным. Графики и расписания следовало соблюдать. Шла же, в конце концов, война!

Впрочем, разве она когда-нибудь прекращалась?

— Нет, это просто возмутительно! — заявил Паяц, когда прелестная Алисочка показала ему объявление о розыске. — Возмутительно! Форменное безобразие! В конце концов, времена головорезов давно миновали! Ну надо же! Объявление о розыске!

— Знаешь, — заметила Алисочка, — ты все-таки слишком уж театрален.

— Виноват, госпожа, — смиренно вымолвил Паяц.

— Ну как же! Тебе вечно требуется быть виноватым! Вот ты и говоришь — виноват! А на самом деле, Эверетт, твоя вина и правда велика. И все это очень грустно.

— Каюсь, миледи, — повторил Паяц и поджал губы — так, что на щеках мелькнули ямочки. Не хотелось ему этого говорить, но сказать все же пришлось: — Знаешь, — мне опять надо идти. Должен же я хоть что-то сделать!

Алисочка брякнула по столу кофейной луковкой:

— Бога ради, Эверетт! Можешь ты хоть один вечер побыть дома? Что, тебе непременно надо без конца носиться где попало в этом ужасном шутовском наряде? Да еще всем досаждать?

— Мне… — Паяц вдруг замялся — и нахлобучил шутовской колпак поверх шапки рыжеватых волос, негромко звякнув колокольчиками. Потом встал из-за стола, прополоскал под краном кофейную луковку и сунул ее ненадолго в сушилку. — Мне надо идти.

Алисочка не ответила. Тут замурлыкал факс — она вытащила оттуда листок, прочла и бросила на стол в сторону Паяца:

— Тут про тебя. Разумеется. Ты просто смешон.

Паяц бегло просмотрел сообщение. Там говорилось, что Тиктак землю грызет, стараясь его обнаружить. Только Паяца это мало интересовало. Он уходил. Чтобы опять опоздать. Уже у самой двери, ловя непослушный выходной шнур, он с укоризной обернулся:

— Знаешь, только ведь и ты слишком уж театральна.

Алисочка закатила прелестные глазки:

— Фи! Ты просто смешон!

С отчасти наигранной бодростью Паяц толкнул дверь и вышел. Дверь, негромко скрипнув, сама притворилась и автоматически защелкнулась.

Считанные секунды спустя раздался деликатный стук. Раздраженно фыркнув, Алисочка встала из-за стола и отворила дверь. За дверью стоял Паяц.

— Я где-нибудь в пол-одиннадцатого. Ладно?

На очаровательном личике девушки появилась грустная мина:

— Кому ты это говоришь? Ведь сам прекрасно знаешь, что не придешь вовремя! Прекрасно знаешь! Ведь ты всегда, всегда опаздываешь! Так к чему вечно говорить мне эти глупости? — И Алисочка захлопнула дверь.

Оставшийся за дверью Паяц удрученно кивнул — уже сам себе.

«Она права. Всегда она права. Конечно же я опоздаю. Ведь я всегда опаздываю. Так к чему я вечно говорю ей эти глупости?»

Ему оставалось только пожать плечами и уйти. Уйти — чтобы опять опоздать.

Паяц дал залп ракетами-хлопушками, которые сообщили: «Ровно в 6:00 вечера прибуду на 115-й ежегодный съезд Международной медицинской ассоциации. Весьма надеюсь, что вы соблаговолите ко мне присоединиться».

Слова эти ярко горели в небе — и власти, разумеется, прибыли на место, чтобы его подкараулить. Рассчитывая, ясное дело, на то, что он опоздает. Но вот ведь какая штука! Паяц прибыл на двадцать минут раньше — когда они еще только расставляли систему сетей для поимки и задержания. Он гаркнул в мощнейший мегафон и так перепугал и ошарашил блюстителей порядка, что все они оказались накрыты собственными же сетями, которые потянули их, отчаянно лягающихся и вопящих, вверх под самый потолок над амфитеатром. Паяц, понятное дело, хохотал до упаду и без конца извинялся за причиненное беспокойство. Собравшиеся на столь представительный форум врачи тоже покатывались со смеху и с преувеличенно любезными поклонами принимали извинения Паяца. Короче, так приятно провели время все те, кто считал Паяца просто фанфароном в маскарадных штанах; а значит — все, кроме направленных туда всесильным ведомством Тиктака агентов — тех самых, что в крайне неподобающем для ответственных работников виде болтались, будто шары в проруби, высоко-высоко над амфитеатром.

(А в другом районе того же города, где продолжал свою «деятельность» Паяц, тем временем произошло событие, никак с нашим повествованием не связанное. Никак — если не считать того, что оно в полной мере показывает силу и могущество Тиктака. Итак, некий гражданин по имени Маршалл Делаханти получил из ведомства Тиктака повестку на отключение. Повестку эту передал супруге упомянутого гражданина затянутый в серую униформу говноед с омерзительно размазанным по подлой физиономии «выражением скорби и искреннего сочувствия». Даже не распечатывая конверт, женщина уже знала, что там лежит. В те дни такое «любовное послание» каждый узнавал не глядя. Женщина застыла как соляной столп, обеими руками сжимая повестку с такой осторожностью, словно это было предметное стекло с микробами ботулизма. Жена гражданина Делаханти всем сердцем молила, чтобы послание было адресовано не ей. «Господи, пусть оно будет Маршу, трезво и жестоко думала она, или кому-нибудь из детишек.. но не мне, Господи… только не мне!» Потом женщина вскрыла конверт, и повестка действительно оказалась адресована Маршу. Жоржетта Дслаханти почувствовала и ужас, и облегчение. Па сей раз пуля поразила соседнего в строю.