Рэй Брэдбери - Крошка-убийца Страница 3

— Мне страшно оставаться одной.

— К пятнице наймем новую кухарку. Она будет при тебе неотлучно. Тебе достаточно будет только ее окликнуть. Я надолго не задержусь.

— Но мне страшно. Не знаю отчего. Ты мне не поверишь, но мне кажется, я психопатка.

Дэвид забрался в постель. Элис погасила свет; он слышал, как она обошла вокруг кровати, откинула твердую от крахмала простыню и скользнула под нее. Дэвид вдыхал теплый запах, исходивший от женщины рядом с ним.

— Если хочешь, я могу несколько дней подождать — наверное, это удастся… — сказал он.

— Нет, не надо, — неуверенно протянула Элис. — Поезжай — это важно, я понимаю. Просто у меня в голове вертится то, о чем я с тобой толковала. Законы, любовь, защита. Любовь защищает тебя от меня. Но вот ребенок… — Она перевела дух. — Что защищает тебя от него, Дэвид?

Прежде чем он успел ответить и объяснить, насколько глупо говорить так о младенцах, Элис внезапно зажгла ночник.

— Взгляни! — ткнула она пальцем.

Ребенок в кроватке не спал — и в упор глядел на Дэвида серьезными голубыми глазками. Веки у него сомкнулись.

Свет снова был потушен. Элис, дрожа, прижалась к Дэвиду:

— Это нехорошо — бояться того, кто рожден тобой. — Она понизила голос до шепота — горячего, сумбурного, исступленного. — Он пытался меня убить! Лежа там, он подслушивает наши разговоры и ждет твоего отъезда, чтобы повторить попытку! Клянусь, это чистая правда!

Элис разразилась рыданиями; Дэвид ее обнимал, но они не утихали.

— Успокойся, — повторял он, гладя ее по волосам. — Ну хватит, хватит. Успокойся.

Элис долго еще плакала в темноте. Было уже очень поздно, когда она замолкла и, не переставая дрожать, тесно прижалась к мужу. Ее учащенное жаркое дыхание выровнялось, но, прежде чем она уснула, по ее телу еще несколько раз пробегала застарелая судорога.

Задремал и Дэвид.

Но перед тем как глаза у него окончательно сомкнулись и сонные волны накрыли его с головой, до его слуха из дальнего угла комнаты донеслось странное, еле различимое чмоканье.

Чмоканье влажных, розовых, подвижных губок.

Младенец.

И тут же он провалился в сон.

Утро выдалось ослепительное. Элис улыбалась.

Дэвид раскачивал свои часы над кроваткой:

— Видишь, малыш? Блестящее. Красивое. Ну-ка. Ну-ка. Блестящее. Красивое.

Элис улыбалась. Она велела ему спокойно лететь в Чикаго: она будет держаться молодцом, беспокоиться не о чем. О малютке она позаботится. Да-да, позаботится, все будет хорошо. Последние слова Элис произнесла с особенным нажимом, но Дэвид Лейбер значения этому не придал.

Самолет взял курс на восток. Необъятное небо, море солнца, скопища облаков — и вот на горизонте возник Чикаго. Лейбер с головой окунулся в деловую суматоху: надо было размещать заказы, разрабатывать планы, участвовать в банкетах, обходить знакомых, звонить по телефону, выступать на конференциях, в перерывах торопливо глотать обжигающий кофе. Однако он каждый день посылал Элис и малышу письма и телеграммы — писал коротко, четко, сердечно.

На шестой день, вечером, раздался длинный междугородный звонок. Лос-Анджелес.

— Элис?

— Нет, Дейв. Это Джефферс.

— Доктор?

— Соберись с духом, сынок. Элис больна. Вылетай-ка домой — ближайшим рейсом. У нее пневмония. Чем смогу, дружище, тем помогу. Вот если бы побольше времени прошло после родов. Она очень слаба.

Лейбер опустил трубку на рычаг. Выпрямился: ноги у него сделались как ватные, руки отнялись, тело стало чужим. Гостиничный номер поплыл перед глазами и распался на куски.

— Элис, — тупо пробормотал он, шагнув к выходу.

Самолет летел на запад, впереди показалась Калифорния. Волнообразное металлическое кружение пропеллеров внезапно сменилось подрагивающим кадром: Элис лежит в постели, доктор Джефферс стоит у залитого солнцем окна, а сам Лейбер, постепенно осознавая себя реально существующим, медленно переставляет ноги по направлению к кровати, и тогда наконец все подробности воссоединяются в цельную и завершенную картину действительности.

Все трое молчали. По лицу Элис скользнула слабая улыбка. Джефферс заговорил, но до Дэвида из его речи доходило немногое:

— Твоя жена — слишком хорошая мать, сынок. Она куда больше заботилась о ребенке, чем о себе…

Жилка на щеке у Элис перестала пульсировать.

Она вступила в разговор. Повела рассказ, какой от матери и ждешь. Или не такой? Не послышались ли в ее голосе нотки гнева, страха, отвращения? Доктор Джефферс их не уловил, да и не старался.

— Ребенок никак не желал спать, — жаловалась Элис. — Я подумала, что ему нездоровится. Лежал себе в кроватке, уставившись в потолок. А поздно ночью принимался плакать. Изо всей мочи. Плакал ночами напролет — до самого утра. Я никак не могла его утихомирить — и самой было не до сна.

Доктор Джефферс кивнул:

— Утомление привело к пневмонии. Но мы начинили ее сульфамидами, и теперь она пойдет на поправку.

У Лейбера защемило в груди:

— А как ребенок, что с ним?

— Да что ему сделается? Здоровей некуда.

— Спасибо, доктор.

Доктор попрощался, сошел с лестницы, с усилием открыл входную дверь и шагнул за порог. Лейбер прислушался к его удалявшимся шагам.

— Дэвид!

Шепот Элис заставил Дэвида обернуться.

— Это все опять он, ребенок. Я стараюсь себя обмануть — внушить себе, что я идиотка. Но ребенок знал, что я еще не окрепла после больницы. И потому плакал всю ночь. А если не плакал, то замирал совсем неслышно. Когда я зажигала свет, он смотрел на меня в упор.

Лейбер внутренне содрогнулся. Ему самому вспомнился взгляд младенца, устремленный на него в темноте. Всем малюткам в такой поздний час положено спать — а этот бодрствовал. Дэвид постарался отогнать от себя эти мысли: так и рехнуться недолго.

Элис продолжала:

— Я хотела его убить. Да, убить. Еще и часа не прошло после твоего отъезда, как я поднялась в детскую, схватила его за горло — и стояла так долго-долго в нерешительности, дрожа от страха. Потом накрыла его одеяльцем, перевернула лицом вниз, вдавила в подушку — и так бросила, а сама убежала.

Дэвид попытался ее остановить.

— Нет, дай мне закончить, — хрипло проговорила Элис, не отрывая глаз от стены. — Когда я выбежала из детской, мне казалось — ничего нет проще. Дети, бывает, задыхаются — что ни день. Никто ни о чем никогда не узнает. Но когда я вернулась — убедиться, что он мертв, — Дэвид, он был жив! Да-да, живехонек — лежал на спинке, дышал и рот у него был до ушей! После этого я уже не смела до него дотронуться. Оставила его в кроватке как есть и больше не возвращалась — перестала кормить, ухаживать за ним, нянчить. Наверное, кухарка взяла на себя все заботы — не знаю. Знаю только, что своим криком он не давал мне спать: всю ночь, до самого утра я не могла ни о чем другом думать, расхаживала по комнате из угла в угол — и вот теперь слегла. — Элис торопилась закончить: — А он лежит там и придумывает способ, как меня убить. Способ попроще. Потому как знает, что я слишком многое о нем знаю. Я его совсем не люблю, а между нами нет никакой защиты — и уже никогда не будет.