Сергей Григорьев - Гибель Британии [журнальный вариант] Страница 3

Опытная пристрелка снарядами из этой трубы показала, что предварительный теоретический расчет был правилен; на траэкторию полета мало влияли ветры, разности температур в местах, пролетаемых снарядом, грозы, метели и дожди; все поправки были приняты во внимание, в том счету и действие земного силового поля, которое отклоняло снаряд в сторону W точно так же, как оно отклоняет течение рек и направление ветров; это последнее влияние было вполне постоянно; снаряды с трамплина падали на площадь, равную квадратному километру. Оставалось на этом месте поставить второй трамплин, который должен был своим втягивающим и тормозящим действием выправить линию падения и, приняв снаряд в свой раструб, поглотить остаток его живой силы, чтобы потом бросить с легкостью игрока в теннис тысячепудовую махину обратно на расстояние полутора тысяч километров.

Попеременно спирали служили то трамплином для разбега, то мешком для уловления вагона. Даже образованный инженер прошлого столетия встал бы в тупик перед эксплуатационными данными этого способа передвижения; оказалось, что затраты энергии на бросание вагонов значительно меньше, чем при движении по самым благоустроенным железным дорогам, и тарифы на переброску плотных грузов при помощи трамплинов были в несколько раз ниже железнодорожных... Скоростью этот способ передвижения превосходит все иные. Что же до громоздких грузов, т.-е. грузов, обладающих при малом весе большей поверхностью, то для них появляются в конце века преувеличенно медленные способы транспорта. Вообще в конце XX столетия земля вступила в эпоху крайностей. «Златая средина» древних мудрецов была забыта всерьез и надолго.

Лонг Ро и Бэрд Ли предъявили плацкарты, улеглись каждый навзничь в свою ячейку трамплинного вагона. Купэ походило на гроб, обитый изнутри мягкими подушками. Проводник закрыл тоже мягкую крышку гроба над Бэрдом Ли и плотно завинтил ее. Теперь американский репортер плотно лежал в мягком бархатном футляре, подобно тому, как укладывают ювелиры драгоценные вещицы. Это для того, чтобы при быстром ускорении, а потом замедлении, пассажир не болтался в своей коробке и не зашибся. Головой все пассажиры были уложены в сторону полета, чтобы от толчка им не бросалась в голову кровь. А в момент самого полета гробы автоматически с тою же целью опрокидывались: так что, когда гроб раскрылся, то Бэрд Ли в легком обмороке лежал теперь ничком в его крышке, головой в сторону Мурмана, откуда вагон совершил свой лет. Влияние холодного ветра пробудило пассажиров к жизни, они встали, разминаясь, из своих гробов и выходили в зал прибытия трамплинного вокзала. Надпись гласила: «Станция Москва Великая». Бэрд Ли взглянул на часы: с того момента, как он улегся в гроб на Мурманской станции, прошло всего пять минут.

Получив из багажа свои чемоданчики, Бэрд Ли и Лонг Ро сели в вагон «А» метрополитэна. Через полчаса они были в Старой Москве: блеснули золотые купола и острые верхи кремлевских башен.

III. Фокусы новых факиров в Москве.

Озаглавив так радио-письмо в «Юнайтед Пресс», Бэрд Ли склонился над незапятнанными еще ложью листками блокнота...

— А что, если это не фокусы, а в самом деле? Что если не только розы, но например... Хлопчатник! — воскликнул Ли.

Бэрд Ли задумался, и трубка его погасла. Американские репортеры в свое время были тем и знамениты, что, не задумываясь, решали самые сложные проблемы. Точнее, они не задумывались вообще ни над чем и ни перед чем не останавливались в нерешительности... Бэрд Ли был образцом нового поколения американских журналистов, он часто задумывался и не без основания: нынешняя публика более не терпит ни газетной лжи, ни загадок, если они не разгадываются тотчас и на той же странице газеты...

— Газеты?! — читатель изумленно подымает брови, — вы же говорили нам об экстренном выпуске «Манчестер Гардиэн». Да разве газеты еще существуют в конце двадцатого столетия? Разве их не сменило широковещание (broadcasting) с бесчисленных радиостанций?

— О да. «Радиомания» кончилась скорей, чем думали, — и множество фирм в середине века разорилось: мир только на два-три десятилетия превратился в ярмарочных простофиль, зевак около клетки с болтающими попугаями. Жить с наушниками, ожидая новостей, слушать поневоле то, что орет громкоговоритель, хрипя, кашляя и чихая, скоро всем надоело. Это было слишком назойливо. Главное, вспышка радиомании противоречила основной линии развития человеческого общества. Дикари болтливы, культурные люди молчаливы: сначала они научаются молча выслушивать других, потом в тиши слушать и себя, т.-е. мыслить. К концу двадцатого века вселенная погрузилась в великое безмолвие. Грохот и лязг первобытных машин, доживающих свой век, сменился эпохой тихих машин. Вместе с концом стального века настал и конец живой речи. Для слуха осталась музыка, умеющая говорить без слов. Вместо слышимых слов люди стали объясняться, когда только это было возможно, видимыми знаками. Чуть посложнее было то, что надо объяснить, тем больше применялось немых знаков. Литература процветала и обогатилась новыми знаками и символами. На вывесках больше не писали «портной», а изображали, как в старину, ножницы. Над входом в булочную висел золотой крендель, и это было одинаково понятно, как негру, так и ирландцу, равно как и смысл двух букв: «WK», распространенных вместе с британской культурой по всей вселенной.

Бэрд Ли, чмокая погасшей трубкой, что было совсем невкусно, задумчиво смотрел на цветок алой розы, стоявший в стакане на столе перед ним, и не хотел верить самому себе, что несколько часов тому назад он шел с Лонгом Ро мимо здания Британской гильдии ткачей в Манчестере. Но вот Старая Москва, — и нечто чудовищное, невероятное. Хорошо, если это только фокусы. Фокусы. Но вот цветок перед ним...

Бэрд Ли вспоминает тонкую руку женщины, которая три часа тому назад на его глазах сорвала цветок с куста и молча вдела в петлицу на лацкане куртки Ли. От розы исходит живой и нежный неподдельный запах, листья розы сочны и зелены. Один лепесток оторвался от крупного цветка и тихо упал на стол...

Итак, эти розы, если они и расцветают в самом деле, скоро осыпаются... Они столь же недолговечны, как и все цветы земли.