Николай Огнев - Евразия Страница 3

- а на горе - доклад генералу Оптику:

- Ночная атака началась, ваше превосходительство.

- А-а-а, хорошо, хорошо! Кто руководит?

- Па-ручик Раздеришин, ваш превосходитство.

- А, это - тот! Молодец, молодец.

4.

С ранним трамваем уже летела Валюська через весь город, сжимая в руках падающие свертки и с презрением глядя на гимназисток с книжками. Положим, папа и до сих пор дразнит Валюську жареный фыш, перевод с немецкого - как ему не стыдно, а еще помещик, член земской управы, - но ведь всем понятно, что это понарошку, что Валюська кончила, кончила, кончила гимназию и

невеста!

Сердце, удивительно нежно томясь, замирало в груди - вот будет неожиданная встреча! И, когда в дверях низкого - с запахом елок - барака солдат в очках без улыбки буркнул брезгливо:

- Они на фронте,

внутри все-все вдруг провалилось в темноту, а оттуда остро сверкнуло:

- Зачем я надела голубую вуаль?

И еще:

- Теперь его убьют,

но солдат проник очками в пустоту:

- Да это недалеко, версты нет. Вон туда, - и Валюська, забыв расспросить поподробней, скорей - вон туда, милый, милый Евгений, - а вдруг он уже убит и на носилках навстречу несут его строгое длинное тело? Как странно, однако же, - фронт: значит, немцы почти всю Россию завоевали? Как же тогда - папа? И имение папино завоюют? Нет, нет! Евгений их дальше не пустит, если только он жив. Бараки кончаются, солдаты навстречу,

- с но-сил-ками!

Что это? Что это? Значит, сражение? Кого же, кого же, господи..? Длинное, белое тело... Вот:

разговаривают; так и есть

- Кого? Кого вы несете? - и диким рыданьем сейчас

- Солдатика убитого, барышня. А что?

- Раненые сами пошли, еще ночью; а он...

Солдата, солдата! Слава тебе, богородица-дева! В горле слова застревают:

- А... Раздеришин... поручик?

- А что ему деется?.. Небось, на горе, с генералом...

- Что ж там, опасно?

- Чего опасней... небось водку пьют.

Скорей туда, на гору! Пока не увидит Валюська своими глазами, не убедится... Какой длинный утрамбованный песок под ногами... И сколько солдат... И все ругаются. И песок, как солдаты, - серый, темно-желтый... Где же, господи, где же? Должно быть, там, где столбы телеграфные - -

- - - - - - А по столбам телеграфным протянута проволока, а по проволоке уже неслись во все стороны слова о несчастной случайности в запасной бригаде, а виновный во всем солдат-пулеметчик сидел на гауптвахте, а на горе - правда, водку не пили, но

- стратегически и тактически обсуждали ночную атаку с жаром и с пеной у рта (это только так говорится ради словесной игры - никогда взаправду не пенятся рты у спорщиков) и генерал Оптик, становясь на цыпочки, выслушивал доводы за и против, и мудро, наморщив безбровые впадины глаз, подрыгивал птичьей своей головой - направо, и налево и прямо, забыв о том, что

солдаты - с трех утра на ногах, а отделенные, взводные, фельдфебеля и полуротные командиры пыжатся сделать вид образцовых занятий и по всему полю ходит, спотыкаясь и перекатываясь, как символ фронта поручика Раздеришина,

- стратегическая - тактическая - нудная - серая - но единственно образцовая - матерщина

Прапорщику Арбатову нужно было сдавать дежурство, надоел узкий френч, портупея, шашка, револьвер и жмущий правый сапог, - двадцать шесть часов уже жмущий - и с двадцатилетней честностью, с правами знакомого с детства - он ненавидел поручика Раздеришина. И уже ненависть, сверля свинцовыми сверлами, свернулась в сверкавший клубок, готовый броситься и свертеть в сторону шею, шшеею, когда генерал, прощаясь, бросил намек Раздеришину о производстве в следующий чин. И вот, генерал поехал в коляске, а кругом облегченные шутки шопотом, еле слышным, шуршали, а на песчаном поле расстроились и запестрели нестрогими остротами стройные солдатские ряды

Арбатов, сжимаясь до боли, отвел Раздеришина в сторону, стал перед ним, глядя снизу на синий черкесский казакин, на могучие плечи с золотыми полосками, на бритую белую ррожу и:

- Поручик Раздеришин, ты... ты... ты... подлиза.

Конечно, услышав в ответ:

- Прапорщик Арбатов, ввы,

Но голубое мелькнуло меж ними видение, слилось с Раздеришиным, и из-за голубой вуали, услышал Арбатов доброе-доброе:

- Дурак ты, Арбатка! Жить играючи не умеешь. Гляди: ведь, это - Валюська.

Глянул Арбатов - и правда Валюська, родная Валюська, невеста Евгения, а ему все равно, что сестра. А Валюська глядела, как в небо, снизу, в глаза Раздеришину и

- Как хорошо ты сказал ему, что игра... Только... вдруг ты со мной... тоже... только играешь?

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Фригийский колпак.

Мой спутник Мустафа, - я зову его на французский лад Мусташем, после благополучного окончания нашей миссии рассчитывает стать, по крайней мере, беем; кроме того, он твердо уверен, что мы ведем войну против всех гяуров, ту самую священную войну, о которой с детства он так много слышал от муллы. Вот две причины, по которым он еще не убежал от меня и изредка, пересиливая свою трусость, позволяет себе резать на куски мой воистину священный бикфорд. Режет он, заряжаю я; сто зеленых тюрбанов с самим Мохаммедом во главе не заставят его прикоснуться к капсюлям и банкам; поэтому что-то много десятков верст по солнцепеку мешок давит мои обожженные плечи.

Сознание, что это именно он, а не кто-нибудь другой из его оборванных односельчан, ведет газават, следуя за мифическим зеленым знаменем пророка, разжигает в Мусташе какую-то смиренную, терпеливую выносливость, дело в том, что по природе он большой неженка. Не дальше, как сегодня утром мы встретили пять "опрокинутых тарелок" - так зовем мы с Мусташем эллинов за их английские противоаэропланные шлемы - и по-обыкновению присели у края дороги, корча из себя нищих-оборванцев, от которых мы по внешнему виду нисколько не отличаемся; и Мусташ спокойно дал проехаться по своей спине всем пяти резиновым нагайкам, кувыркаясь в пыли и отвлекая внимание "тарелок" от моей особы. А меня так и подмывало швырнуть им вслед одну из банок, тем более, что "тарелки" ели... Они ели консервы, раскачиваясь на своих малорослых лошаденках, и на наших глазах бросили в кустарник два порожних жестяных стакана. Мустафа пополз за ними, как гиена, и долго и старательно вылизывал языком оставшийся жир, при чем мне все время казалось, что с жестянок вместе с жиром слезает и надпись: Corned beef Limited U. S. A. Я знал, что после такого упражнения еще несносней будет мучить жажда - и воздержался...

С нами - только солнце, песок, борьба.

* * *

Недоконченное и неотправленное письмо:

"Слушай, Арбатов. Может быть, после этого письма, я буду в твоих глазах большим негодяем, и хоть ты глуп, как подштанники на веревке, но, помимо тебя, мне обратиться не к кому. Итак, - серьезно слушай Арбатов. Береги Валюську. Судьба устроила так, что ты остался там, а я очутился здесь; поэтому за нее отвечаешь ты... Так как надеюсь, что ты стал взрослым мужчиной, перестав быть тем сосунком, которым ты был в запасном полку - большевики всех выростили в короткое время - то - еще раз слушай. Валюська моя жена. Она этим очень удивлена, что и говорить, повидимому, ей еще рано было стать женщиной - но, тем не менее, это так... И вот, - если с ней что-нибудь случится, нет той казни, которой бы я тебе не придумал. Валюська для меня дороже жизни, что жизнь, - жизнь, в сущности, пустяки. И ты не удивляйся, что я обращаюсь именно к тебе, к тебе, который меня столько раз - и каждый раз безрезультатно - пытался оскорбить. Именно поэтому я к тебе и обращаюсь, - понимаешь? А если и не понимаешь, то главное ты, все-таки, понял. Береги Валюську. Оберегай Валюську. Охраняй Валюську. Если что случится, отомщу тебе страшно. Я умею мстить страшно. Правда, у ней есть еще этот мешок с квелой кукурузой ее отец. Но он занят тем, что прячет свою кукурузу от большевиков, - ему не до нее. И если - - - Листок пожелтел по краям.