Святослав Логинов - Яблочко от яблоньки Страница 3

— А почему не наблюдательный пункт? Он сторожу больше подходит.

— Да, конечно. Ты как-нибудь туда сходи, полюбопытствуй. А понравится, так и переезжай.

— Разрушен? — догадался Круглов.

— Не, что ты. Просто там потолки семьдесят сантиметров высотой. Очень удобно.

Они спустились вниз, засветив следующую цепочку сиротливо болтающихся лампочек. Проходы здесь были не так широки, но все равно почудилось, будто стены раздвинулись, и вольный простор дохнул в лицо.

Пахло яблоками. Сладостный винно-пряный аромат в недвижном воздухе, казалось, стоял стеной, тонкие оттенки запаха слились, дух был так силен, что уже не имел отношения к чему-то съедобному — пахло как на кинофабрике: эссенциями и растворителями. Флюиды пропитывали старый бетон, возвращая ему призрак жизни, душистая сытость висела в воздухе, дыхание участилось, кровь прилила к щекам, жар охватил пальцы рук.

— Ишь, как сладко, — пробормотал Путило. — Вентиляцию надо включить, а то как бы не заткнулись.

Он повернул рубильник. Где-то наверху заворчал вентилятор.

Яблоки были повсюду. Поддоны с розовкой наполняли галерею, ящики боровинки расписной в четыре ряда громоздились в тесных казематах, тускло зеленели грубой кожей рамбуры, желтела титовка, собранная в разоренных остатках некогда образцовой мызы господина Парамонова. Крошечные китайки, бруснички, сливки наполняли плетеные короба, очаровательная гвоздичная хорошавка алела в решетчатых барабанах. Болгарские щепные ящички, привычные к безвкусному джонатану, не могли вместить ребристые плоды снежного кальвиля — светло-желтые, лишь слегка затуманенные неярким румянцем, который, впрочем, берет свое в глубине, так что на срезе яблоко заманчиво розовеет, исходя приятной кислотой. Стаканчатые гремушки королевского флейнера, бархатный анис, осенняя белая путивка, зимний золотой пармен, облитый багряными полосами черногуз... Артиллерийские погреба заполняла антоновка: желто-зеленая полуторафунтовка; каменичка кислая, но стойкая в лежке и бесподобная пользой хворым и слабым; румяный сорт, носящий нелепое прозвание «серая антоновка». Но всего больше собралось в подземелье короля и чемпиона окрестных садов — бесподобного, великолепнейшего штрифеля. Крупные четырехдюймовые яблоки, с нежной кожицей, которую не смеет тронуть ни парша, ни загар; словно облитые растушеванным румянцем, с эффектно кинутыми пестринками более густого оттенка, и все это радостное великолепие не режет глаз, а словно светится изнутри притягательным матовым светом. Нет чудесней яблока, и просто диву даешься, как скучно называют его в деревнях: «обрез», «старостино», «Осеннее полосатое». Нет, пусть уж будет дразнящее слово «штрифель», в котором слышится шорох осенней листвы и ожидание праздника.

Ефим взял одно яблоко, повертел в пальцах, понюхал. Даже в перенасыщенной ароматами атмосфере от яблока тонко и сладостно пахло. Пахло хорошим вином и жизнью.

— Той же яблочный дух, — медленно произнес Ефим, — особна есть лечба тем, кои одержимы суть сухотною, тако же и тем, кои страждут меланколиевою болестию, понеже от того духу вредительное естество переминится.

Он осторожно вернул яблоко на место.

— Да ты ешь! — щедро предложил Путило. — Это коричное полосатое. Где еще таких попробуешь?.. Кушай!

— Боязно что-то, — признался Ефим. — Смотри, сколько их тут. Аппетит отбивает.

— Ну, как знаешь, — Путило выбрал яблоко покрупнее и хрустко вонзил в него зубы. — Сочное, — сообщил он.

В следующую секунду лицо его искривилось, он судорожно заперхал, стараясь сдержать кашель, но не справившись, согнулся, надрывно закашлял, размахивая руками и ударяя себя в грудь. Разжеванные куски яблока веером полетели изо рта. Ефим, не зная, чем помочь, беспомощно суетился вокруг, что-то спрашивал, хлопал ладонью по спине.

— А... а... н-не-е... А-ак-х!.. — пытался выговорить Путило и снова бился в кашле, переходящем в хрип.

— Я сейчас... водички! — крикнул Ефим.

Он прогрохотал по пандусам и ступеням, влетел в скупо освещенный тамбур, где они оставили вещи, дернул молнию на сумке. Там должен быть термос, вместе с завтраком. Мать, когда собирала его в дорогу, приготовила завтрак. И термос с горячим чаем.

Под руку попало что-то круглое. О черт — яблоко! Где же термос? А, вот он!

С термосом в руках Ефим кинулся вниз. Там было тихо, и это пугало сильнее самых душераздирающих хрипов. Отчетливо представлялось бездыханное тело Сергея Лукича, его искаженное лицо в пятнах гематом от лопнувших вен. Что делать, как помочь?

Путило сидел на перевернутом ящике среди раскатившихся яблок и осторожно, боясь вызвать новый припадок кашля, втягивал в грудь воздух.

— Вот, — сказал Ефим, наливая в колпачок дымящийся чай. — Выпей.

Путило глотнул немного, кашлянул словно на пробу, потом сипло произнес:

— Сладкий. Зря... Я соком захлебнулся, в дыхательное горло сок попал. А он тоже сладкий — знаешь, как тяжело, если сладким захлебнуться? Я думал — не откашляюсь.

Путило допил чай, кашлянул еще раз, окончательно освобождая грудь от едкого сока, поднялся и начал собирать раскатившиеся яблоки.

— Вот так живешь, — сообщил он, — а потом скушал яблочко неосторожно — и конец. Пошли, лучше, я тебе твое хозяйство покажу.

По наклонной штольне они двинулись к боевой линии. По дороге Путило остановился возле одной из ниш.

— Тут вода, — сказал он. — Хорошая, вкусная.

Из заржавелой трубы в ванну беззвучно падала прозрачная струя. Путило наклонился, поймав воду губами, гулко глотнул. Ефим напрягся в нехорошем предчувствии, но все обошлось. Тогда Ефим наклонился и тоже попробовал. Вода была очень холодная.

— Чего крана нет? — заметил Ефим. — Течет без дела.

— Какой кран, чудик? Это же ключ. Его перекроешь, так он снизу все к чертям собачьим размоет.

Ефим наклонился к пленному роднику и еще отпил воды, от которой ломило зубы и начинало болеть где-то над глазами.

— Там еще нортоновский колодец был, — продолжал экскурсию Путило, но местные колонку свинтили, считай, сразу после войны. Можно было бы восстановить, обсадная труба цела, но как туда штангу опустить — ума не приложу. Потолок мешает. — Путило стукнул кулаком по черным плахам обноски, уцелевшей в этом месте. — Ведь как строили, гады, а? Полста лет прошло, а все цело, все действует. Вот у кого поучиться... Хотя, если вдуматься — на кой ляд они это мастерили? Чтобы я тут сегодня конверсией занимался? Сделали бы нормальный склад, куда как было бы лучше.

Минуя погреба, наполненные щедрым урожаем, они поднялись наверх и очутились в доте, возможно том самом, что попался на глаза по дороге сюда. Тесный объем укрепления позволял разместить кровать с пружинной сеткой, шкафчик, в котором хранился запас продуктов, и столик, вплотную придвинутый к кровати. На орудийной площадке стояла новенькая электрическая плита с духовкой.