Николай Томан - Неизвестная земля (сборник) Страница 3

Агрессивный Гуслин оттесняет тем временем Фрегатова и завладевает трибуной.

— Эффект Вавилова — Черенкова, дорогой, ничего не опровергает. В нем речь идет о фазовой, а не об истинной скорости света. И я имею в виду именно эту истинную скорость и ту трудность, которая возникает при попытке объяснения нелокального взаимодействия элементарных частиц. Эту трудность все-таки можно было бы разрешить, если бы пренебречь теорией относительности, утверждающей отсутствие в природе сигналов со сверхсветовой скоростью.

— Такие сигналы могли бы существовать лишь вне материальной среды, — возражает ему Возницын. — Но такой среды, как известно, не существует.

— А вакуум? — раздается голос неизвестного Русину бородатого существа студенческого возраста.

— Вы, наверно, представляете его себе как абсолютную пустоту? — не без иронии осведомляется Возницын.

— Зачем же пустоту? — обижается «бородач». — Это нулевое состояние физического поля. «Нуль-пространство», так сказать.

— Значит, что-то антиматериальное?

— Во всяком случае, пространство без частиц и электромагнитных и гравитационных полей.

Чувствуя, что спор снова приобретает опасный характер, Добрянский встает и примирительно машет руками.

— Я боюсь, что так мы действительно договоримся до отрицания материи. Давайте все-таки вернемся к повести товарища Русина.

— Ну вот, как только дошли до самого интересного, так сразу же снова запрет, — ворчит яростный противник всяких пределов Сидор Омегин. — Боимся, как бы чего…

— А чего бояться? — смеется Возницын. — Бояться можно только собственного невежества, а не ниспровержения материализма. Правильно сказал споривший со мной товарищ: вакуум — это действительно нулевое состояние физического поля, но это не совершенно пустое пространство. В нем существуют виртуальные электронно-позитронные и иные пары. Есть в нем и виртуальные фотоны. Я уже не говорю о все проникающих и, пожалуй, даже все заполняющих нейтрино. Следовательно, физический вакуум — это не отсутствие материи, а разновидность материи. Не нужно поэтому спекулировать такими словечками, как «нуль-пространство», сбивающими с толку людей недостаточно просвещенных.

— И все-таки, — улыбаясь, стучит стаканом по графину Добрянский, — вернемся к Русину, тем более что материалистическая точка в споре этом явно восторжествовала. Дадим возможность товарищу Фрегатову закончить его выступление. Куда он, кстати, делся?

— А меня товарищ Гуслин выжил с трибуны, — смеется Фрегатов. — Да я и забыл уже, что хотел сказать. А что касается предела скорости, то я тоже думаю…

— Нет, давайте все-таки подумаем сначала о повести Русина, — настаивает Добрянский. — Вы, кажется, сетовали, что она недостаточно «сумасшедшая»?

— Не только она, но и вообще вся наша фантастика… А в повести Русина не очень убедительно утверждение высокого совершенства населения Фаэтона. И это досадно. Сама жизнь подбрасывает ведь эти доказательства. Все, наверно, читали недавнее сообщение о Калифорнийском метеорите? Непонятно? В нем обнаружили ведь кристаллы кремния. Какие-то сплющенные пластмассовые и металлические детали, но главное — кристаллы химически сверхчистого кремния! Разве вам не ясно, что это такое? Это транзисторы! Какое же вам еще доказательство несомненного существования высокоразвитой цивилизации на Фаэтоне?

— Но ведь их нашли в метеорите, который мог быть и не осколком Фаэтона, — замечает кто-то.

— Ну, едва ли, — покачивает головой Фрегатов. — У астрономов ведь почти нет сомнений, что метеориты — осколки астероидов, а астероиды, видимо, осколки Фаэтона, хотя эту точку зрения разделяют далеко не все. Я лично почти не сомневаюсь в этом, но гибель Фаэтона, описанная Русиным, меня не убеждает. Едва ли это результат атомной катастрофы. Да и не ново. Такую гипотезу высказал еще в 1962 году украинский писатель Микола Руденко. У него, правда, имеется в виду атомная война, а у Русина спонтанная детонация огромного количества термоядерного оружия, накопленного многими государствами Фаэтона. В этом есть, конечно, некоторая разница, но все равно не оригинально.

Потом выступают другие, но Алексей никого уже не слушает. Он и сам не удовлетворен своей повестью — чего-то в ней явно не хватает.

3

Когда участники обсуждения повести Русина начинают расходиться, Добрянский протягивает Алексею руку.

— Ну что ж, будем считать, что все прошло хорошо.

— Хорошо? — удивляется Русин.

— По пятибалльной системе не менее четверки, — смеется Добрянский.

— Но ведь явно же ругали…

— А за что? Нет, дорогой мой Алексей Васильевич, я расцениваю это обсуждение как явно положительное и не жалею, что напечатал вашу повесть в «Мире приключений». Мне она по душе, и я не изменил своего мнения о включении ее в сборник, которым мы начнем первый том приложений к нашему журналу. Нужно только доработать кое-что.

— Спасибо вам, Петр Ильич! — пожимает руку редактору растроганный Русин. — Но если вы действительно включите мою повесть в этот сборник, то я ее не только доработаю, но и основательно переработаю.

С Добрянским прощаются проходящие мимо литераторы, и это мешает его разговору с Русиным.

— Знаете что, давайте поедем домой вместе? — предлагает он Алексею. — Нам ведь по пути. Вот дорогой и поговорим…

— А что, если хватить по рюмочке, Петр Ильич? — весело предлагает вдруг подошедший к ним Сидор Омегин и бесцеремонно берет редактора под руку.

— Ну нет, увольте меня от этого: я ведь не пьющий.

— А я разве пьющий? — удивляется Омегин, увлекая Петра Ильича к скрипучей лесенке, ведущей с антресолей старого здания Дома литераторов к залу ресторана. — Это для бодрости духа и профилактики. А главное — повод поговорить по душам.

Видя, что от Омегина не отделаться, Добрянский смущенно оборачивается к Русину.

— А как вы, Алексей Васильевич?

Русин достаточно хорошо знает Омегина, чтобы надеяться отвязаться от него. Да и сам он так переволновался сегодня, что не прочь выпить немного.

— Ну, если только по одной…

— А у меня на большее и денег нет, — смеется Омегин. — Сами знаете, какие нынче гонорары. Вон, кстати, и столик свободный.

Чувствуется, что Сидор Омегин завсегдатай в клубном ресторане. Пока он ведет Добрянского с Русиным к облюбованному им столику, одна из официанток уже получает от него все необходимые указания при помощи выразительной жестикуляции. Графинчик появляется на их столе почти тотчас же. Добрянский подозрительно косится на его слишком уж пузатую конфигурацию, заполненную какой-то коричневатой жидкостью.