Артур Дойл - Горний ужас Страница 3

Приблизительно в девять тридцать я поднялся вплотную к облакам. Внизу, подернутая пеленой дождя, расстилалась обширная равнина Солсбери. На высоте одной тысячи футов совершали обычные полеты с полдюжины аэропланов, которые казались маленькими черными ласточками на зеленом фоне. Вероятно, пилоты этих „ласточек“, глядя на меня, удивлялись, зачем я поднялся так высоко. Внезапно серый занавес накрыл равнину, и влажные сгустки пара закружились перед моим лицом. Стало мокро, холодно и неуютно. Мое преимущество заключалось в том, что я был выше дождя, но сгустившиеся тучи погрузили меня в почти непрозрачную темноту, напоминавшую лондонский туман. Стремясь скорее добраться до ясного неба, я так круто взял вверх, что раздался автоматический сигнал тревоги, и пришлось немного сдать назад. Потоки воды, стекавшие с мокрых крыльев, утяжелили вес машины в большей степени, чем я ожидал, но вскоре мне уже удалось достичь более легких облаков, за которыми был виден чистый верхний слой — цветной опал в причудливой оправе облачных барашков. Высоко надо мной расстилался девственно-белый „потолок“, внизу гранитным монолитом темнел „пол“, а между ними с трудом двигался вверх по большой спирали мой моноплан. Каким отчаянно одиноким чувствуешь себя в небесных просторах! Только однажды мимо меня пролетела на запад стая маленьких водоплавающих птиц, думаю, чирков, но, впрочем, я никуда не годный зоолог. А ведь теперь, когда мы, люди, сами стали птицами, нам не мешало бы побольше знать о наших летных братьях.

Ветер колыхал подо мной огромную равнину облаков. В какой-то момент сильный вихрь прорвал эту бескрайнюю гладь, и сквозь образовавшийся водоворот я, как в трубу, увидел далеко внизу кусочек знакомого мира. В самой глубине водоворота парил большой белый биплан. Наверное, это был почтовый самолет, совершавший утренний рейс между Бристолем и Лондоном. Затем тучи снова сомкнулись, вернув меня в состояние полного одиночества.

Только к десяти утра я достиг края верхнего слоя облаков — прозрачного кристаллического пара, прекрасного и призрачного, быстро дрейфующего с запада. Ветер непрерывно усиливался, временами достигая двадцати восьми миль в час, судя по показаниям моих приборов, и уже было очень холодно, хотя альтиметр зафиксировал лишь девять тысяч футов. Мотор работал без перебоев, и я поднимался все выше и выше. Гряда облаков оказалась более плотной, чем мне показалось вначале, но в конце концов она истончилась, превратившись в легкую золотую дымку, а затем я в одно мгновение вырвался из нее навстречу ясному небу и сияющему солнцу. Пространство надо мной напоминало огромный сине-золотой купол, а внизу, насколько хватало глаз, раскинулась сверкающая серебром бескрайняя мерцающая равнина. Было четверть одиннадцатого, стрелка альтиметра показывала двенадцать тысяч восемьсот футов. Но я продолжал подниматься, прислушиваясь к гулу мотора и неотрывно следя за часами, указателем оборотов двигателя, уровнем бензина и работой бензинового насоса. Неудивительно, что летчиков считают бесстрашными людьми: когда приходится следить за таким количеством приборов, времени на то, чтобы бояться, просто не остается. Чем выше я поднимался, тем все более странно вел себя мой компас. На пятнадцати тысячах футов он указывал то на восток, то на юг, и мне пришлось ориентироваться по солнцу и по ветру.

Я надеялся вскоре достичь тех слоев атмосферы, где царит абсолютный покой, но с каждой тысячей футов подъема ветер только усиливался. Самолет стонал и дрожал всеми своими стыками и заклепками, а когда я на огромной скорости (не знаю, передвигался ли кто-нибудь быстрее) закладывал виражи, чтобы повернуть, ветер отбрасывал мой легкий моноплан обратно. Если бы я просто стремился установить рекорд высоты, то мог бы обойти этот циклон стороной. Но я преследовал другую цель и, поднимаясь по спирали, вынужден был то и дело поворачивать, направляя машину против ветра, дабы не отклониться от выбранного маршрута. По моим расчетам, воздушные „джунгли“ располагались прямо над Уилтширом, и нельзя было пересечь внешние края облаков в каком-нибудь другом месте, сведя на нет все усилия.

Когда около полудня я добрался до девятнадцати тысяч футов, ветер разбушевался не на шутку, так что я с некоторым беспокойством стал посматривать на опоры крыльев, опасаясь, что они не выдержат. Я даже надел парашют и прикрепил его крюк к своему кожаному поясу приготовившись к худшему. Теперь малейшая неисправность машины могла стоить мне жизни. Но, несмотря на то, что под мощными порывами ветра каждый трос, каждая стойка вибрировали и гудели, как струны арфы, моноплан держался молодцом, оставаясь покорителем природы и хозяином неба. Конечно же, преодолевая границы, определенные Создателем, человек и сам ощущает в себе частичку божественной силы и благодаря бескорыстной героической преданности своему делу способен достичь небывалых высот, что доказал и этот полет. А пустословы рассуждают о вырождении людей! О каком вырождении можно говорить, когда летопись человечества состоит именно из таких историй?!

Пока эти мысли проносились в моей голове, я поднялся на чудовищную высоту, продолжая бороться с ветром, который то бил мне в лицо, то завывал у меня за спиной. И земля, и облака остались так далеко внизу, что серебряные изгибы и холмы сгладились в ровную сверкающую поверхность. Внезапно меня накрыло волной доселе не ведомых чувств, такого страшного опыта в моей жизни еще не было. По рассказам других пилотов мне было известно, каково это — оказаться в сердцевине вихря, который наши соседи французы называют tourbillon, но я никогда не испытывал ничего подобного на себе. Огромный, как широкая река, стремительный поток ветра захватил меня и понес, пытаясь затянуть в свои вихревые водовороты, пока ему это не удалось, и я неожиданно очутился в самом центре одного из них. Моноплан, завалившись на крыло, вошел в штопор с такой скоростью, что я на пару минут почти потерял сознание, пока он камнем падал вниз. Тысячи футов как не бывало. Только пояс удержал меня в кресле — почти бездыханный я полувисел над фюзеляжем. Но я способен выдерживать высокие перегрузки — это мое ценное качество как пилота. Придя в себя, я почувствовал, что падение замедлилось. Водоворот больше походил на конус, чем на трубу, и я достиг его вершины. Перенеся вес тела в одну сторону, я сумел выровнять самолет и вырвался из смертельных объятий ветра, в одно мгновение уйдя вниз из эпицентра вихря. Тогда, все еще потрясенный, но уже радуясь победе, я с непреклонным упорством снова начал подниматься по восходящей спирали. Сделав большой круг, чтобы избежать опасного места, я благополучно миновал водоворот, и вскоре мой моноплан уже парил над воронкой целым и невредимым. Спустя час я достиг двадцати одной тысячи футов над уровнем моря. К счастью, мне удалось опередить бурю, и теперь с каждой сотней футов подъема ветер становился все слабее. Но было очень холодно, и я почувствовал тошноту, вызванную разреженностью воздуха. Впервые за этот полет я воспользовался кислородным баллоном. Вдохнув живительного газа, я всем своим существом ощутил, как сердце гонит кровь по жилам, наполняя меня энергией. Опьяненный кислородом и восторгом победы, я кричал и пел, поднимаясь все выше и выше в негостеприимном холоде этого внешнего мира.