Герман Подкупняк - Поиск-85: Приключения. Фантастика Страница 3

— О чем ты думаешь, Эрих? — слегка раздраженно спросил Гельн. Он уже любил, чтобы подчиненные ловили каждое его слово, и не хотел, чтобы Штайнхоф стал исключением.

— Прости, Рейнхард. Я думаю, с чего вернее начать. Перед самой войной НКВД нанес удар по нашей сети. Сообщения от агентуры на Урале и в Сибири отсутствуют. Если кто и уцелел, то, полагаю, затаился в ожидании лучших времен и боится шевельнуться даже в собственной постели.

— А вот здесь ты не прав, — покровительственно усмехнулся Гельн, довольно погладив свой глянцевито-блестящий выпуклый лоб. — Удар чекистов действительно был весомый, но второй сектор начинает партию не с нуля. Резидент, с которым ты имел связь на Урале, на свободе и прислал донесение.

— Это уже кое-что, — с любопытством протянул Штайнхоф.

— Действуй, Эрих, и помни, что надо спешить. Русским нельзя давать время. Сейчас оно работает на них.

Глава 2

Сквозь уличный шум из динамика разносился строгий, сильный, вселявший веру голос Левитана, читающего сводку Совинформбюро: «В течение дня семнадцатого мая на всех участках советско-германского фронта продолжались упорные бои…»

Неподалеку от подъезда серого здания управления НКВД переминался с ноги на ногу низкорослый, неряшливо выбритый мужчина лет пятидесяти. Под мышкой он крепко держал перевязанную ремнем телогрейку, в рукав которой были тщательно заткнуты шапка и рукавицы. В кармане пиджака лежали паспорт на имя Федора Петровича Шарикова, письма от сына из госпиталя и справки домоуправления об уплате налогов.

День выдался душный. Шариков то и дело смахивал ладонью пот с лица, боязливо и нерешительно поглядывал на массивные двери подъезда. Он пришел к зданию управления еще утром, но никак не мог решиться войти, хотя накануне твердо убедил себя, что другого выхода нет. Шариков в отчаянии топтался у двери, уходил к сатураторной стойке пить слегка подслащенную сахарином воду, а потом снова возвращался к управлению.

…Шарикова обработал в тридцать пятом году Павел Сытин, бывший хорунжий у генерала Даманова. Сытин был злобен, хитер и ловко припер его к стенке, пригрозив донести о пребывании Шарикова в банде Пилюгина. Это было давно, пробыл Шариков в банде всего каких-нибудь две недели, а потом сбежал. Людской крови на нем не было, но попробуй это докажи! А у Шарикова рос сын Васька, пионер и авиамоделист, единственная его радость и надежда. Жена умерла, когда Василек бегал еще пацаненком.

Сытин знал, на что бить.

— Ты что думаешь, они тогда Ваську твоего пожалеют?! Сразу в колонию заткнут или, вообще, к ногтю, — наступал Сытин.

— Сын за отца не отвечает, — угрюмо отбивался Шариков.

Сытин посмеивался со знающим видом.

— Дурак ты, Федор. Сыном рискуешь? После спохватишься, да поздно будет.

И сдался Шариков, вверг себя в эту мутную и неспокойную жизнь. Сытин взял с него подписку о сотрудничестве и уехал к себе в Рушву. Первые дни Шариков совсем не спал: все ждал, что за ним придут, властно прикажут поднять руки и навсегда покроют белобрысого Ваську позором. Но время шло, никто за ним не приходил, и Шариков мало-помалу успокоился.

Сытин наведался только спустя полтора года. Нервный и мрачный.

— Я переживу у тебя месячишко, — по-хозяйски объявил он, распечатывая водку, — Дома мне сейчас нельзя находиться. Накрыть могут.

— А что случилось? — испуганно спросил Шариков.

— Чуть не влип я, Федя. Опознал меня один. Секретарь сельского райкома. В плену он у нас когда-то побывал, и я ему нагайкой глаз вышиб.

— Что же теперь будет? — охнул Шариков.

— А ничего не будет, — спокойно ответил Сытин. — Прирезал я его. И хорошо спрятал.

Сытин хрустнул огурцом и плеснул себе еще полстакана. Шариков сидел, бессильно свесив руки.

— Сейчас у нас на Германию одна надежда, — разомлев от выпивки, доверительно продолжал Сытин. — Теперь уже скоро. Был у меня человек оттуда. Велел тут присматриваться, что к чему, и адресок в Среднекамске дал. Для писем.

— Для каких писем? — безучастно поинтересовался Шариков.

— Для связи. Я туда уже два донесения отправил.

— А-а… — протянул Шариков. — Понятно.

— Ты тоже тут наблюдай. Если что интересное, доложишь.

— Где же мне наблюдать?! Сижу у окошечка, часы в ремонт принимаю.

— А ты прислушивайся. Народец меж собой о многом толкует. Этим и пользуйся.

— Ты бы потише, — попросил Шариков. — Часом вдруг Вася проснется, услышит еще…

— Мал он пока. Вот вырастет, мы ему голову от этой комсомольской дури прочистим и с нами будет работать. О кадрах надо думать, — торжественно сказал Сытин и громко икнул.

От таких слов Шариков глаза выпучил, но Сытин этого не заметил. Пьяный был.

— Ну что же, пока на боковую. — Сытин откровенно зевнул, вытащил из кармана наган и сунул его под подушку.

— Папа, а кто это у нас спит? — наутро поинтересовался сын.

— Это земляк мой, сынок, — отвернувшись, чтобы не выдать свой страх, ответил Шариков. — Из одной деревни родом. Зовут его дядя Паша. Погостить приехал да купить что…

К вечеру, вернувшись из мастерской, Шариков услышал в комнате оживленные голоса и осторожно приоткрыл дверь. Вся кровать была завалена подарками, а Вася с Сытиным весело мастерили большой планер. Остановив взгляд на лоснящейся от водки физиономии Сытина и его цепких волосатых руках, Шариков содрогнулся.

Через месяц Сытин вручил Шарикову пачку денег, наказал купить Ваське велосипед и уехал. Велосипед Шариков покупать не стал, деньги спрятал в сарае и к ним не прикасался. Адрес в Среднекамске, который ему дал Сытин «для связи», запомнил, но никаких писем на имя Тихонова не посылал. Однажды пришло письмо со среднекамским штемпелем, но он его сжег, не читая.

Так прошло несколько лет. Началась война. Шариков вместе со всеми стоял на покрытой брусчаткой площади имени 9 Января и слушал глуховатый, но уверенный голос, падающий из репродуктора: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». Все стояли молча и сурово, и такая скрытая могучая сила исходила от окружающих его людей, что Шарикова, несмотря на жару, взял озноб. На немцев ведь работать обязался. Знала бы толпа — в мелкий порошок бы стерла прямо здесь, на площади.

Через пару недель радостный и возбужденный Василий объявил, что уходит добровольцем на фронт. Зная характер сына, Федор понял, что перечить ему бесполезно и, повалившись головой на стол, шумно, по-бабьи заплакал. После отъезда Василия Шариков подолгу отрешенно смотрел в одну точку и с опаской и надеждой заглядывал в почтовый ящик. Похоронной боялся.