Юрий Яровой - Четвертое состояние Страница 3

Но я, кажется, заболталась — вас интересует история нашей лаборатории, да?

Начало было, конечно, и смешным, и наивным (или это с позиций сегодняшнего дня?).

У меня на носу была курсовая, все темы от кафедры — тоска зеленая, школярство, и вдруг к нам в общежитие заявляется Антон (можете представить: косая сажень в плечах, буйная шевелюра — «сапожная метла», как выражается Татьяна, глаза — кошачьи, горят) и от порога, не задерживаясь, бухает: «Люся, одевайся, хватит дурака валять — поехали». Что тут в комнате поднялось! Девчонки повскакивали, окружили Антона, обнимают, целуют, орут, визжат... «Ура, Антон! Хвала Антону!» И так далее.

К моему немалому изумлению, Антон и меня привез на свой биофак, где он сумел отвоевать крохотную клетушку, выставив оттуда метлы и ведра уборщиц, и на площади в четыре с половиной квадратных метра сооружал теперь установку высокочастотной фотографии по методу супругов Кирлиан. О Кирлиан я уже рассказала.

Да, вы не ошиблись: Антон сейчас в физике разбирается ничуть не хуже, чем в своей родной биологии. Но знали бы вы, чего ему стоила физика! Такого упорства, такой настырности я не встречала даже у самых знаменитых спортсменов. Сколько Антон спал в те годы (именно в годы) — я не знаю. Татьяна, во всяком случае, ссорилась со мной каждую неделю, ибо главным консультантом по физике у Антона была я.

Антон был извергом — поверьте. К тому же тупым извергом. Физика ему давалась с величайшим трудом, математику он ненавидел (не сомневаюсь), и я вынуждена была одни и те же разделы физики «проходить» с ним до пяти (!) раз. Некоторые разделы физики (но вы не используете мое откровение нам во вред?) Антон, боюсь, просто зазубрил — как строфы из «Слова о полку Игореве» на древнеславянском языке. И тем удивительнее было, что пришел он однажды в лабораторию (дело было уже под вечер, жарким летом), рухнул на стул, который под ним едва не рассыпался, вытер рукавом пот с лица, обвел нас всех сияющим взглядом и изрек: «Это плазма».

Но я опять, кажется, не о том, да? Так интересно, знаете, все это вспоминать! Антон острит, что математические уравнения я всегда пытаюсь написать словами. А вообще главная его черта — драчун. Когда мы уже согласились, что действительно только плазмой можно объяснить все то многообразие явлений, которые мы наблюдаем в «эффекте Кирлиан» (этот термин, кстати, в научный оборот ввел Антон — вот вам еще одна черта его характера: Кирлиан ведь только метод высокочастотной фотографии нашли), и Иоганн Витальевич Добродеев благословил нашу экзотическую концепцию, и мы сообща (по главам) стали сочинять наш «манифест», Антон взял на себя (помимо биологической части) все преамбульные места. Я вам процитирую два его преамбульных тезиса:

«Выступая с совершенно новой концепцией существования в живом организме кроме твердого, жидкого и газообразного состояния — четвертого, или плазменного, состояния вещества, или материи, мы хотим привлечь внимание исследователей к этому мало изученному субстрату живых систем...»

Сколько мы с ним спорили — не дразни, Антоша, гусей, защиплют ведь, да и какая в этом необходимость? — нет, настоял на своем... Вот еще одна:

«Есть ли такая надобность в понятии четвертого состояния в живом организме, или, как мы его называем, биологической плазмы, или это очередная гипотеза, построенная на субъективной основе? Мы полагаем, что такая необходимость назрела и диктуется всем ходом развития биологического познания, одна из целей которого — познание внутренних причин биодинамики».

Это мы-то, студенты (правда, Антон уже был тогда аспирантом), это мы-то полагаем, что есть необходимость бросить вызов маститым профессорам-биологам, которые так и не сумели «познать внутренние причины биодинамики»?!! «Чего вы трясётесь от страха? — рычал на нас Антон. — Съедят-то меня, а не вас. А мне не страшно — пусть едят, у меня пока одни кости — никаких титулов и званий...» — «Да смеяться ведь будут, а не есть — вот что страшно», — сказал Костя Загайнов, который всегда, как выражался Антон, впереди науки двигал свое реноме. «Ну и черт с ними, пусть смеются, — отрезал Антон. — Смеются в цирке, а мы с вами занимаемся наукой, ясно?»

И убедил ведь, всех убедил, со своими преамбулами — подписали «манифест»!

А помните, о чем вы меня спросили, вручая свой блокнот? «Чем физик-женщина отличается от физика-мужчины?» Спросили, конечно, с подвохом — на что я гожусь в науке. А вопрос, по-моему, как раз очень серьезный: почему мужчины в физике предпочитают заниматься теорией, а женщины — экспериментом? Вот в такой трактовке вопрос уже имеет принципиальное значение, и мне было очень интересно ваше мнение, хотя я предполагаю, что вместо ответа от вас услышу еще один блестящий афоризм. И Антон (ох, как прав Антон!) говорил, что если бы из меня отжать «дамскую пену», то я бы «горы своротила». Не знаю, своротила ли бы я горы, но пены во мне много — знаю. сама...

Так вас интересует, кто же такой В. С. Гринеев, к которому у меня «несколько прохладное отношение»? Да, прохладное, Геннадий Александрович. Не люблю людей, которые любую мало-мальски свежую мысль начинают формулировать с местоимениями «я». А вы? Как относитесь вы к этому сакраментальному местоимению? Судя по вашим статьям и книгам, вы все же ближе к коллективистам: «я», как автора, в своих работах употребляете строго по назначению — в соответствии с грамматикой. Это приятно. И еще, что мне нравится в ваших статьях, вы объективно, без предвзятости относитесь к своим героям.

Так кто такой Гринеев? Не знаю. Я его видела дважды, и оба раза он на меня произвел впечатление весьма многозначительного человека. Сухощавый, спортивного вида — это всегда импонирует, седоватый ежик, глаза чуть навыкате, остро внимательные, умеет слушать других (тоже приятная черта), однако когда начинает говорить — все забывает, слышит только самого себя. Почему? Не знаю. Излишнее самомнение присуще, как утверждает Антон, любой потенциально творческой личности; это, по его теории (которой он, по-моему, пытается прикрыться, словно фиговым листком, от нашей критики), одно из главных условий гениальности. Вот как. Ни больше и ни меньше. А с другой стороны — все верно: Гринеев понятие «биоплазма» сформулировал (правда, скорее в философском, чем в физическом смысле слова) еще в 1944 году. В то время он был во Франции, в составе военной миссии, выкроил время и изложил свои идеи на бумаге, а французские физики пришли в восторг — немедленно напечатали, да еще дали лестные отзывы!..

Все верно; идея биоплазмы была им сформулирована первым в мире. Правда, в той первой своей брошюре, на французском языке, он называет ее «атомом-икс», понятие «биоплазма» Гринеев ввел в научный обиход спустя двадцать лет, в 1964 году, но все равно за три года до того, как до этой самой биоплазмы додумались мы! Хотите верьте, хотите смейтесь, но факт остается, фактом: взял и придумал это самое «четвертое состояние вещества в живой природе». А мы, дураки, так старались... Обидно, конечно. Один Антон цвел семиреченской розой (есть такая в нашей республике — олицетворение счастья): «Други, это же прекрасно, что мы не одни! Да вы только оцените ситуацию! Мы можем опираться на зарубежные публикации, мы, наконец, можем выступить коллективным фронтом. Я всегда считал и утверждаю, что любая идея обязательно должна спонтанным образом родиться неоднократно в разных условиях...» «Я» в Антоне иногда удивительным образом сочетается с таким выморочным коллективизмом!.. Хоть за голову хватайся. Он же, Антон, и раскопал Гринеева — через Кирлиан. Узнал адрес, вступил в переписку, пригласил к нам в Алатау... За свой счет пригласил! Ох, выдала же ему Татьяна за этот барский жест!.. И когда сочиняли «манифест», Антон ратовал, чтобы фамилию Гринеева поставили первой. Наверное, все правильно, да? Но я все же настояла, чтобы первой была фамилия Антона: Антон ведь не просто придумал понятие «биоплазма», а нашел ее как объяснение природных явлений. Понимаете, в чем разница?