Юрий Герасименко - Мартовский ветер Страница 3

- Ну... у отца прозвище было - Хмара [туча, облако (укр.)].

- Так что он у вас, хмурый очень?

- Нет, песню про хмару он петь любил.

- А сейчас где? Живой?

- Нету. В позапрошлом году, когда еще наши тут были, пришла похоронка. На второй месяц войны...

- А мама?

- На заработках. Ходит по селам. Она у меня швея...

Парень помрачнел. Помолчали.

- Ой и заболталась я с вами. - Маринка вскочила. - Мне еще и дрова рубить, и печку топить... - И, уже надевая кожух, спросила: - А как вас зовут?

- Как зовут? - улыбнулся юноша. - Зовите как захочется. Какое имя вам больше нравится? Михайло подойдет?

Девушка пожала плечами: подумаешь, задается, что не имеет права себя назвать. Так и подмывало сказать, чтобы не задирал нос. Но сдержалась и совсем серьезно кивнула:

- Подойдет.

Новые хлопоты заполнили без того встревоженную душу Маринки, заслонили все ее ночные страхи. Еще и дня не прошло, как он в хате, а уже все по-новому.

- Послушайте, Маринка-Хмаринка, - обратился Михайло к девушке, когда та, принеся дрова, возилась возле печки. - А не пора ли нам отбросить все эти испанские церемонии? "Вы" да "вы"... Давайте перейдем на "ты".

Маринка улыбнулась: как у него все просто! А впрочем, ей и самой кажется, будто они давным-давно уже знакомы.

- Ну так как? Согласна?

- Согласна, согласна...

Михайло развернул книгу, долго рассматривал какой-то рисунок и вдруг, не отрывая глаз от страницы, произнес тихим, совсем уже не веселым голосом:

- Маринка...

- А? - Девушка повернула лицо, освещенное отблесками огня. - Вы... Ты... меня звал?

- Да, звал. Скажи, Маринка, только не торопись с ответом. Скажи, ты догадываешься, что ждет тебя, если "освободители"... ну, одним словом, дознаются, что я совсем не с "Наутилуса"?

Маринка даже плюнула в сердцах:

- Дурень ты, вот что я скажу! И давай больше про это не говорить. Не знала, что и среди партизан бывают олухи!..

- О-о!.. Так в романах не разговаривают! И потом, что это ты на старших голос повышаешь? Тебе сколько? Восемнадцать? Ну а мне целых двадцать три. Ишь какая! - Парень повеселел. - И если уж так, давай договоримся: во-первых, обо мне никому ни слова. Во-вторых, без моего согласия никуда не ходить. В-третьих, ты мне расскажешь, кто может к тебе прийти и с кем ты дружишь в селе. И запомни - никакой я не партизан, а твой родственник, ну, скажем, двоюродный брат Михайло Иванович Иваненко. Шел к теще в Теплый Кут да по дороге простудился и вот слег у тебя. Паспорт у меня в порядке, есть даже свидетельство, что служу в полиции, в областном городе, и потому, как это ни печально, а в Германию поехать не могу. Полицейство мое, конечно, целиком научно-фантастическое, но ничего, пока что помогает. Вот такие дела, Маринка-Хмаринка. Ясно? Вопросов нет?

- Ясно...

- Ну а теперь, Хмаринка, выкладывай ты. Расскажи мне про своих знакомых.

В печурке весело трещали, стреляли искрами смолистые ветки. Солнечный голубой мороз заглядывал в окно.

Сидит Маринка, вспоминает, рассказывает. Сама удивляется: отчего это на нее такая откровенность нашла? И про школу, и про то, как с Надийкой дружили, и про Андрона - прежде студента-филолога, а ныне начальника Опанасьевской полиции. Это он в позапрошлом году, когда уходил на фронт (еще наши были), вызвал ее из хаты на улицу - "На рандеву, - сказал, - на два слова" - и начал признаваться в любви, и не только словами. Пьяный... Ну и... короче говоря, схлопотал оплеуху.

На фронт ушел добровольцем, а в первом же бою к фрицам сбежал. Для того, должно быть, и добровольцем шел, чтобы скорее к "освободителям" попасть - скорее выслужиться, заработать...

- Он к тебе приходит?

- Куда там ему! После того "рандеву" и на глаза не показывался.

- Ну и хорошо. Чтоб ему пусто было. Расскажи лучше про отца.

О, об отце Марина может говорить часами - было бы кому слушать. Как он пел! Боже, как пел... До войны по всей Опанасьевке без Данилы Супруна свадьба за свадьбу не считалась. Как затянет: "Ой наступала та чорна хмара..." - все замолкают. А в том месте, где:

А кто над нами, братцы,

Будет смеяться

Того будем бить!

батя всегда мрачнел, грохал о стол кулаком. И все вокруг тоже хмурились... Какой он красивый становился, когда эту песню пел! И вообще был очень красивый...

А лес как любил! Каждую былинку, каждую букашку по имени и отчеству величал: знал и народные названия, и латинские. На все руки был мастером и бондарем, и слесарем, и садовником. Очень много добра людям делал.

Умолкла, задумалась. На плите чайник завел свою песню.

3. МИХАЙЛО РАССКАЗЫВАЕТ

Прошло три дня. Маринкин гость уже встает. "Сегодня, - говорит, - и на улицу выйду!" Накинулась на хлопца: да разве ж так можно! Позавчера кровью исходил, а сегодня - на улицу?!

Смеется:

- А из тебя, Хмаринка, хороший командир выйдет. Мужа взнуздаешь - юбки стирать будет!

- А я и вовсе замуж не пойду!

- Трень-брень - с кочки на пень!

- Что?

- Наговорила, что дров наварила, да посолить их и съесть позабыла.

Маринка не удержалась, фыркнула:

- Подумаешь! Я и получше еще знаю.

- А ну-ка, ну-ка!

- Сестры вечер до брички, не доходя, обминаючи, две недели в сторону. О! Ты такого не знаешь!

- Знаю!

- Что ты там знаешь...

Вот так как начали с утра - он слово, она два. И все им весело, все смешна. До вечера и проболтали. За шутками не заметили, как кулеш подгорел. Каких только анекдотов не рассказывал Михайло! И про то, как повадился поп к Марусе, а цыган подстерег, и как Гитлера в черти принимали, и как пьяница собачонку съел. Маринка смеялась до слез.

Как она соскучилась, истосковалась по смеху, по остроумным юношеским каламбурам!

- Еще! Еще! - просила как расшалившийся ребенок. И вдруг куда и делось веселье: несколько автоматных очередей прострочили тишину.

Михайло порывисто вскочил и тут же плюхнулся обратно, сцепив зубы:

- Болит, проклятая...

Медленно, опираясь на кочергу, доковылял до окна:

- Где это? В лесу?

Маринка накинула кожух:

- Сейчас узнаю.

- Стой! Ты куда?

- Я только на крыльцо.

Стрельба удалилась, Маринка вернулась помрачневшей.

- Ну, что там такое?

- Да... Опять Андрон. Бегает по селу и строчит - на собак охотится.

- Откуда ты знаешь?

- В лесу от выстрелов эхо совсем иное. Да и с крыльца видно: он же в черной шинели. Ему одному пока что форму выдали. А теперь, значит, и автомат доверили...

Сняла кожух, села понурившись:

- Смерть и смерть, кругом смерть... И когда это кончится...

- Само - никогда. А возьмемся все - то скоро.

Маринка совсем голову опустила:

- Возьмемся... Куда мне с такой ногой...

- Ты и так уже взялась. - Михайло нахмурился. - Вот жизнью своей рискуешь...