Валерий Брюсов - Не воскрешайте меня! Страница 3

— Немедленно получите, господин профессор!

— Неужели восстановленные едят? — осведомился я.

— О, конечно, нет! — ответил мне ассистент. Мы особыми средствами возбуждаем их силы, а они принимают это как завтрак или обед.

Между тем Гегель опять закрыл глаза и впал в свою тупую дремоту.

— Перейдем к следующему, — предложил директор, задергивая занавески и гася свет.

Я не возражал. Мы подошли к клетке № 2, над которой было надписано: «Нинон де Ланкло[1]. 1616–1706 гг.».

На этот раз я подавил восклицание изумления и только спросил:

— А этот опыт удался вполне? Директор немного замялся.

— Теургия — наука молодая… Получилась какая-то неправильность в органах дыхания… Короче, объект не может говорить.

«Ну, для Нинон не в этом главное!» — подумал я.

Директор отдернул занавески и осветил клетку.

Посредине клетки на ложе было простерто существо. Несомненно, то была женщина. Тело ее было закутано в какую-то зеленоватую материю вроде савана. Ног не было видно. Но зато выступали две руки — изящества и нежности изумительной. Ах, если теургия чем-либо может гордиться, то восстановлением этих двух рук: такой чистоты линий, такого совершенства форм я не знаю ни у одной античной статуи! А при всем том это были руки живого существа, живой женщины…

Но лицо… Нинон, когда ее осветили, тоже спала. Было несомненно, что перед нами лицо молодой женщины, и вместе с тем свежая кожа была стянута чудовищными морщинами. И было что-то до ужаса отвратительное в этом сочетании молодого тела и старческих морщин! Была ли красива спящая? Нет, даже забывая ее морщины, нельзя было забыть мертвенности, больше того — трупности ее лица. То была не восковая маска, не лицо только что умершей красавицы, но мумия. Чудесно сохраненная и все же пролежавшая целые столетия. Хотелось закрыть глаза, чтобы не видать этого унижения красоты!

Но директор не замечал моих впечатлений. Напротив, он ликовал все более и более.

— Хотите поговорить с ней? — спросил он меня. — Она не может нам отвечать, но все слышит.

Взяв телефон, он спросил по-французски:

— Здравствуйте, мадам де Ланкло!

Лежащая женщина открыла глаза — мутные, вялые. Мгновение она смотрела на нас, потом медленно, видимо, с трудом подняла свою очаровательную ручку и поднесла ее ко рту.

— Что это? — спросил я. — Она жалуется, что не может говорить?

— Нет, — возразил ассистент, — она просит есть.

Я готов был бежать из института. Мне казалось, что я видел достаточно. Но директор теперь уже сам не отпускал меня.

— А наш третий объект? Вы не хотите взглянуть на него? О, это один из самых смелых экспериментов!

Необходимо было согласиться. Я подошел к клетке № 3. На ней была надпись: «Иуда Искариот [2]. I век н. э.». Директор задыхался от торжества:

— Подумайте, какой триумф науки! Нас отделяют две тысячи лет, и восстановление достигнуто, достигнуто!

Занавески сдернуты, клетка освещена. Перед нами черноватая груда вещества, в которой лишь с трудом можно различить человеческое лицо, руки, туловище, ноги… Эта груда колышется, двигается, трепещет.

— Восстановление несовершенно, — торопится заявить директор, — но ведь две тысячи лет!

Он передает мне трубку телефона. Я подношу к уху и слышу не то стон, не то хрип.

— Что это? Он тоже просит есть?

— Нет. Он так целые дни стонет, когда в сознании, непонятно почему. Может быть, что-либо неправильно восстановлено во внутренних органах. К тому же ведь биография Иуды нам известна далеко не во всех подробностях…

Я не слушаю дальше. Я почти бегу из лаборатории. Скорее, скорее на волю, к живым людям!

Когда я прощался, благодарил директора и ассистента за их любезность и предупредительность и выражал, как того требовала вежливость, свое изумление и свой восторг перед великим торжеством науки, оба члена института наслаждались моими словами как должной данью. Если бы я зажег ладан и воскурил благоухание перед директором, как перед иконой, он, вероятно, не удивился бы, но на самое прощание я сказал:

— Однако у вас в институте недостает одного отдела.

— Какого? Мы всегда готовы расширять наше дело. О, оно только еще начинается! Перед ним грандиозные перспективы!

— Несомненно, несомненно. Поэтому-то и необходим тот отдел, о котором я говорю.

— Какой же это отдел?

— Отдел приема прошений от тех лиц, которые заживо пожелают поставить условием, чтобы Теургический институт никогда не восстанавливал бы их своими методами. Я по крайней мере буду первым, кто подаст такое заявление. Убедительно прошу вас меня научными способами НЕ ВОСКРЕШАТЬ!

1918 год.

Примечания

1

Известная французская куртизаика.

2

Один из апостолов мифического Христа