Дмитрий Изосимов - Метагалактика 1993 № 2 Страница 3

Яран подбросил последнюю рыбу в воздух, ловко поймал ее на лету ртом и проглотил. Михаил жадно набросился на второй кусок. Как всегда утром есть хотелось до невозможности.

— Вчера волки так выли, просто жуть, — сказал Яран.

— Это когда я спал?

— Да, сразу. До чего мне они надоели, кто бы только знал!

— Мне тоже, — согласился Михаил. — Придется… м-м… терпеть… — Михаил скорчил жуткую гримасу и достал из зуба кусок застрявшего ребра.

— К счастью, недолго, — заметил Яран, встал и направился к столбам.

Он долго там ходил, приседал, рассматривая землю, потом вернулся явно не в духе, тяжело сел, скрестив ноги, и хмуро сообщил:

— Там следы.

— Ну и что? — беспечно спросил Михаил.

— Это волчьи следы, — серьезно сказал Яран и повернул к нему голову. На абсолютно лысом черепе лаково блестели коричневые чешуйки. — Их там очень много. Я имею в виду следы. И еще там лежит волчий скелет.

— Не смотри слишком мрачно на вещи, — сказал Михаил и демонстративно прожевал рыбью спинку. Последние слова он не расслышал. — Видишь? Я сыт, мне тепло, рядом хороший собеседник. Что еще надо? Хватит хмуриться. — Михаил хитро подмигнул. Настроение у него было превосходное.

— Надо быть внимательным и дальновидным, — наставительно сказал Яран. — Сколько раз я тебе говорил! А вот когда набросится на тебя вся стая разом, ты ужасно испугаешься, почему это рядом нет Ярана с психотроном.

— Что такое психотрон?

Вот так у них всегда заканчивались любые споры, и большие, и маленькие — кто-нибудь не понимал другого. Михаил помнил, как им было ужасно трудно, когда они не знали чужого языка.

— Психотрон, — сказал Яран, — это прибор воздействия на мозг живых существ. Я же тебе сто раз показывал.

Он достал из кармана плоскую серебряную коробочку с красным окошечком на торце, положил на ладонь, и Михаил с уважением взглянул на приборчик. Давным-давно, когда они и говорить-то толком друг с другом не умели, Яран ловко пользовался этой штучкой во время охоты. Ультразвук приборчика быстро и безболезненно убивал больших рыжих птиц, очень вкусных и питательных. К сожалению, пуля карабина не справлялась с перьями птиц, и на первых порах друзей выручал психотрон. Потом они нашли озера с рыбой, но на них почему-то прибор не действовал. Яран объяснил это составом воды и присутствием электроската, который безбоязненно поглощал жесткий ультразвук пополам с хлесткими и зудящими, как зубная боль, сигма-импульсами.

Михаил дожевал пискуна и сжег кости. Сложив заскорузлые от высохшей слизи плавники в рюкзак, он повесил на одно плечо карабин дулом вниз, на другое — самодельную сумку. Яран, как более сильный, взял рюкзак, и они отправились в путь.

Путь лежал на восток. Утоптанная тропа, желтоватая от песка и серая от базальтовой крошки, шла между высокими столбами, похожими на идолов древнего и жуткого культа, сворачивала в ущелье, а там — несколько километров среди однообразного голого камня, и, наконец, равнина.

Проходя мимо глубокой расселины в скале, Михаил остановился и вздрогнул. В тени, возле круглой пещерки, гнил растерзанный в клочья двухголовый волк, обглоданный почти начисто. На слипшихся редких клочьях шерсти копошились большие зеленые мухи и с зудящим звоном роились над черепом.

Сзади подошел Яран и тоже посмотрел на скелет.

— На вожака набросились, — прокомментировал он. — Уж если они загрызли вожака, то я могу себе представить, на что они способны сейчас.

Яран подтолкнул Михаила, и они пошли дальше. Мгновенно растеряв свой оптимизм, Михаил угрюмо соображал.

Вот невезение! Настоящее невезение. С утра начинаются эти мерзости. Пора бы привыкнуть. Ведь адаптация происходит очень быстро, человек, по идее, должен моментально привыкнуть, как привыкал к огнедышащей и цепезвенящей инквизиции, а потом к автоматам, а потом к ядерным клубящимся осадкам. Яран, хоть и не человек, привык А я не могу. Это все нервы.

Друзья торопливо миновали это место. Михаил попытался забыть, и это ему почти удалось, но неприятный осадок на душе все равно остался.

В каньоне было пусто и неуютно. Шорох скатившихся камней, вздохи и шарканье подошв гулким эхом отражались, от неестественно выгнутых и нависающих над ними желтых неровных стен. В изломанных тенях росли кривые чахлые деревца, стелился густой мох, словно замерзший дым, пахло сыростью.

Скоро Яран устал, и они сделали привал. Воздух на этой высоте был сухим, и после километрового броска сильно хотелось пить. Михаил положил сумку и карабин, отцепил с пояса зачехленную флягу, свинтил крышку и сделал несколько глотков. Яран стащил рюкзак, пошевелил затекшим плечом. Михаил передал ему флягу, а сам полез в нагрудный карман и достал оттуда несколько мягких раскрашенных листов. Отобрав один, он разгладил спектрокопию на коленях и стал водить по нему пальцем.

— Та-ак, — сказал он. — Сейчас мы здесь… До края плоскогорья… Холодновато сегодня… — Он поежился, посмотрел в пространство перед собой и прикинул. — Где-то около пяти километров.

— Дай посмотреть, — Яран вернул флягу и взял карту. — Да, где-то так… Странные карты у вас делают. — Он удивленно повертел карту. — Не понять, где что.

— А у вас как делают? — раздраженно спросил Михаил и забрал у него спектрокопию.

— У нас есть что-то вроде ваших кристаллократов. Они тоже фокусируют изображение в пространстве, но запоминают гораздо больше снимков. Около ста тысяч.

— Но у тебя нет с собой твоего «что-то вроде кристаллократа».

— Нет, — печально согласился Яран.

— Так что… — Михаил с ехидной улыбкой помахал перед лицом Ярана свернутыми спектрокопиями.

Михаил засунул карты обратно в карман, выстроил из щебня крохотную башню на вершине валуна и стал бросать мелкие камни, стараясь сбить цель. Ну, хорошо. Ну уйдем мы с плато. Найдем лес. А дальше что? Яран упорно не хочет говорить. Боится, что не поверю. Скрывает. А ведь жить приходится рядом. Михаил покосился на раскрошенные кости в тени валуна, на зловещий оскал черепа и черные пустые глазницы. Вспомнился растерзанный волчий вожак, зудящий звон мух. Тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо, ребята…

Он, наконец, сбил башенку, поднялся и произнес:

— Пошли, Яран.

Как здесь все пусто и нехорошо, подумал Михаил, разглядывая сгорбленные под неимоверной тяжестью каменные стены с оспинами трещин и пещер. Мертвый каменный мир, ноющий ветер, темные сырые пещеры, покрытые слизью и белесыми мягкими многоножками. Длинная лопнувшая жила каньона, пробитая сквозь мрачное разрушенное плато. И множество костей. Михаил никогда не видел столько костей сразу, разве что в «Музее Кинга». Здесь были огромные скелеты, похожие на обросшие мхом остатки кораблей, вытащенные со дна океана, были небольшие, с собаку, и совсем крохотные, с кулак. Целое кладбище животных находилось здесь в непроницаемой тишине.