Анатолий Андреев - Ты где был, Петров? Страница 3

Владимир Георгиевич чуть поотстал и посмотрел в спину свободно шагающего Иванова. Нет, не похожа была эта спина на спину деревенского бухгалтера. Генеральская это была спина, власть в ней чувствовалась и сила. И Владимир Георгиевич продолжал идти следом, не задавая вопросов, потому что очень сильно подозревал, что сейчас всё выяснится.

Не поворачивая головы, Иванов отрывисто спросил:

— А вы, Владимир Георгиевич? У вас ведь тоже есть теория? О тарелках. Своя теория, не из тех, что вы в лекции приводили?

— Есть! — с вызовом ответил Владимир Георгиевич. Глупо это получилось, задиристо, как у молодого петушка. Но так уж вышло, а менять тон он не стал и так же с вызовом продолжил: — Одно есть слабое место у всех теорий «космических» пришельцев: то, что пришельцы упорно не вступают с нами в контакт. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Ну-ну... — буркнул не то одобрительно, не то выжидательно Иванов.

— Смысла нет не вступать с нами в контакт, специально прилетев со звезд. Все объяснения этому носят весьма... наивный... да, наивный характер! А уж если это так, то это не пришельцы, да и тарелки — вовсе не тарелки, а один оптический обман.

— Ну-ну... — опять так же непонятно обронил Иванов.

Они уже обогнули рощу и остановились, глядя друг на друга: один — с вызовом, другой — спокойно и изучающе.

— Ну-ну... — вновь повторил Иванов, и Владимир Георгиевич, волнуясь, сказал то, чего только что говорить не собирался:

— Есть только одно объяснение этому — если «тарелки» пришли не со звезд, не из пространства, а из времени. Понимаете? Из времени. Из будущего. Не из прошлого — тогда им нечего было бы сторониться нас, не из далекого будущего — тогда они тоже не очень опасались бы контактов, вернее, возможности возникновения  парадоксов, а из недалекого, ближайшего будущего. Вот тогда всё хорошо объясняется — и техническая оснащенность «тарелок», прямо-таки невероятная для нас, и запрет на контакты с нами, поскольку эти контакты могут повлиять на будущее, изменить его...

Он резко, как оборвал, смолк. Иванов, всё так же спокойно глядя на него, в который раз повторил свое «ну-ну»... Владимир Георгиевич молчал, и Иванов после паузы очень медленно и внятно, как глухому, сказал ему:

— Вы не ошиблись, Владимир Георгиевич. И мы не ошиблись. В вас. Добро пожаловать в «недалекое будущее»... — И он сделал широкий приглашающий жест рукой.

Петров резко обернулся и увидел, как из-за деревьев плавно и совершенно беззвучно вылетел, приблизился, закрыв полнеба, завис на мгновение в воздухе и также плавно и беззвучно опустился огромный серебристый диск. Его ноги-опоры глубоко ушли во влажную землю. В покатом боку появился — не открылся, не откинулся, а именно появился — люк. Из него сама собой выползла, дотянулась до мокрой земли и замерла легкая металлическая лесенка. Всё казалось отчетливым в белесом сумрачном свете, видно было даже рифление на узких светлых ступенях. Владимир Георгиевич был спокоен. Абсолютно. Спокойно он сделал шаг к диску, потом еще и еще шаг...

Он вернулся через три дня, когда и на работе, и дома начали бить тревогу. Свою отлучку он объяснил малозначащими причинами, вполне, впрочем, убедительными.

 Ничего не изменилось в его жизни: так же он ходит на службу в Институт геофизики, так же выезжает по выходным за город с женой и сынишкой. Вот только лекций о неопознанных летающих объектах он больше не читает. И вообще уклоняется от разговоров о «летающих тарелках». Те, кто знал об этом его хобби, поудивлялись и перестали.

Лишь однажды, на вечеринке, когда гости уже крепко выпили и мужчины удалились на кухню покурить, приятель — тот самый, что исследовал необычные фотоснимки, — спросил его:

— Так где же ты был тогда, Володя?

И Петров что-то долго ему вполголоса рассказывал, и они оба забыли о догоревших и превратившихся в столбики пепла сигаретах.

А через день Владимир Георгиевич позвонил приятелю домой и без удивления выслушал недовольный ответ его жены, что он куда-то уехал и его нет вот уже второй  день.

Вернулся он только на четвертые сутки и объяснил свое отсутствие убедительно, и его не особенно расспрашивали.

И у Петрова больше никто не спрашивает:

— Где ты был, Петров?

Никому не приходит в голову спросить. Да он и не ответит, даже если спросят.