Иво Штука - Находка у Белых Камней Страница 3

Журналист действительно побывал в Академии и застал там всех такими растерянными и взволнованными, услышал такую уйму разноречивых мнений, споров, взрывов негодования, увидел такое недоуменное пожатие плечами, что почувствовал себя скорее в сумасшедшем доме или в парламенте времен Великой французской революции, чем среди сдержанных и деловитых археологов. Поэтому, вытянув у ученых как можно больше информации о скелете, топоре и ноже и получив фотографии, он поехал на место находки к учителю Ворличку. Ворличек, если только он не был мошенником или авантюристом, первым видел эти вещи, все вместе, в их первоначальном состоянии, и потому его точка зрения была для журналиста важна.

- Известны ли вам, товарищ Ворличек, результаты анализов, проведенных в Институте археологии? - осведомился журналист - Знаю, что тип скелета я установил правильно: Homo sapiens fossilis. По способу обработки каменного топора я отнес находку к пятнадцатому-восемнадцатому столетию до нашей эры. Насколько мне известно, в Институте при испытании изотопами установили, что скелет гораздо старше, чем я предполагал, его отнесли к двадцать пятому тысячелетию плюс-минус пятьсот лет. Нож - а из-за него идут все споры, с ним-то академики никак не могут разобраться - прекрасно сохранился, на нем нет никаких следов коррозии, в сплав входит много компонентов, в первую очередь хром, молибден, титан и еще какие-то примеси, возможно, керамические, пока точно установить не удалось. Лезвие ножа не повреждено, оно упруго, хорошо сопротивляется сжатию, растяжению, удару. В Научно-исследовательском институте металлургии, куда его послали археологи, до сих пор не смогли изготовить такой сплав, хотя возятся уже целый месяц. Все это общеизвестные факты, о них вы могли узнать в Академии. Вас интересует моя точка зрения? Почему? Я лишь напал на след, другие должны будут установить, куда он ведет Я ведь не специалист. Но если хотите знать, я полагаю, что этот нож охотнику кто-нибудь подарил. Может, на память. Или на прощание. А потом подаривший снова исчез. Иначе он должен был оставить на Земле больше следов, не так ли? Вот и все. Это, конечно, сказка, но я предпочитаю придумывать сказки, а не выдвигать гипотезы. Если вы собираетесь обратно в город, я провожу вас немного. А, у вас машина. Что ж, до свидания. Счастливого пути...

Учитель Ворличек облегченно вздохнул. Итак, удалось преодолеть еще одно препятствие. Он взглянул в окно, посмотрел, как захлопнулась дверца зеленой машины, потом вернулся к письменному столу, отодвинул кипу тетрадей и открыл верхний ящик - тот, что был заперт на ключ. Очевидно, он вовсе не торопился в кино, как уверял журналиста. Из самой глубины ящика он достал плоский футляр от старой батарейки, внутри вместо батарейки была вата, а на ней лежал блестящий серебристо-зеленый брусочек величиной с два куска сахара. Бросив взгляд в окно и убедившись, что машина действительно уехала, он нажал выступ на узкой стороне брусочка. Послышался неравномерный стук первых крупных капель дождя - этакие брызги, кропящие теплую пыль; человек подымает голову, видит, как нежданный порыв ветра раз-другой шевелит ветви, - и снова тишина. Господи, скорей бы уже началось, пусть хоть град выпадет, только б началось... И вот в освобождающем шуме дождя рождается, крепнет и разрастается музыка, настойчивая и мощная, как льющаяся с неба вода. Тщетны попытки укрыться под кроной дерева или прижаться к стене дома, вокруг все заполнили проливной дождь и музыка. Потом все стихает - мир заливают глубокие голубоватые тона, наступают сумерки, и в них из какой-то беспредельной дали доносится шепот. Так может звучать только голос женщины, знающей, что, кроме затихающего дождя, ее никто не слышит. Она шепчет: "Акела, но севири палеату. Акела, Акела..." Учитель кладет зеленый брусочек на стол, но не зажигает огня, хотя уже слишком темно, чтобы проверять тетради.

Судя по поведению учителя Ворличка, отнюдь не соответствовавшему намерениям, о которых говорил он журналисту, по тому безразличию, с каким он отодвинул тетради и ничуть не торопился к восьми часам в кино, судя по лицу Ворличка, на котором можно было в полумраке разглядеть какое-то странное блаженство, смешанное с тревогой, и, наконец, по тому, что крохотный брусочек своим серебристо-зеленым цветом подозрительно напоминал цвет обнаруженного в могиле ножа, - можно было сделать вывод, что рассказ учителя состоял из умолчаний и уверток, из смеси лжи, полуправды и истинной правды. Впрочем, в каждом из нас кроется художник или лгун, называйте это как хотите, но неровные камешки совершенных нами поступков мы подчищаем наждаком воспоминаний, с одной стороны, и фантазии - с другой, оттачиваем их, создавая сверкающие грани, и лишь после этого нанизываем на нить воспоминаний. А раз так, не в чем упрекать Ворличка, главное, что его рассказ сохранил стройность. Гораздо важнее, что мы можем с достаточной вероятностью восстановить все, что он делал в то утро, когда так торопился к бульдозеру, урчавшему на склоне у Белых Камней. Шпателем, старым кухонным ножом и щеточкой осторожно очищал Ворличек каждую косточку; остатки скелета, спустя столько тысячелетий выступившие из влажной земли, величественно освещало нестареющее солнце. Охотник покоился на спине, положив одну руку на грудь. Вскоре подле второй, вытянутой руки Ворличек обнаружил грубый каменный топор и нож. А внизу, под ребрами, которые сломились под тяжестью земли и напоминали беспорядочную стайку птиц, спящих с распростертыми крыльями, под прижатой к груди левой рукой, подле остатков позвоночника лежало нечто, на первый взгляд похожее на коричневатый голыш. "Вероятнее всего, какой-нибудь амулет", - подумал учитель и положил его в портфель вместе с топором и ножом. А может, украшение или драгоценность, которой охотник, по-видимому, очень дорожил, если даже в могиле держал на сердце. "Вот видишь, дружище, - думал Ворличек, - и следа от твоего сердца не осталось, а от твоей любви, преклонения или страха сохранился только вот этот жалкий грязный камешек, да и его едва не раздавил бульдозер..." Не стоит продолжать описание работы Ворличка по вскрытию могилы, кропотливой расчистке метелочкой, просеиванию каждой щепотки земли, чтобы ничего не упустить, ни одного зуба. В этом отношении учитель не обманывал журналиста. Верно и то, что к работе над топором, ножом и амулетом он приступил дома лишь через неделю и тогда перед ним сквозь слой земли вдруг блеснул зеленоватый металл ножа. Ворличек сидел над открытой им серебристо-зеленой вещицей, опустив руки на колени, с горечью убеждаясь в том, что он не Шерлок Холмс и не открыватель Трои Шлиман, что самостоятельно не сумеет увязать открытые им факты. Да они, черт возьми, никак не увязываются, ведь каждый - совсем из другого мира и они вовсе не подходят друг к другу! Поэтому, раздраженный своим бессилием, он побежал заказывать на утро телефонный разговор с Академией. Когда он возвращался домой, было темно и тепло, перед национальным комитетом поблескивал единственный в деревне желтый фонарь, в садах отчаянно стрекотали кузнечики, а над Белыми Камнями подымался месяц, твердый и блестящий, как раковина на берегу. Тогда Ворличек вспомнил, что кроме охотничьего ножа у него на шкафу лежит еще камешек - украшение или амулет. Что это может быть, почему охотник дорожил им больше, чем своим драгоценным ножом, даже после смерти держал на груди и никому не отдал, ни брату, ни сыну (впрочем, признавали и ценили тогда родство?), почему доверил свое сокровище лишь земле, как самого себя, а спустя много тысячелетий земля отдала его учителю Ворличку? Весь остаток пути домой он бежал и с облегчением вздохнул, лишь когда перед ним на листе чистой бумаги лежал этот комок земли, освещаемый настольной лампой. Он осторожно взял его в руки. К половине второго ночи камешек превратился в крохотный зеленый брусочек. "Я ничего больше не вижу, у меня уже в глазах рябит. С ума сойду от этого амулета!" Он погасил свет, натянул одеяло на голову и твердил в темноту: "Сплю, знать ничего не знаю". Но через полчаса снова зажег свет, вытащил из ящика лупу, которую перед каникулами конфисковал в пятом классе, и миллиметр за миллиметром обследовал зеленый брусок. Искал какое-нибудь соединение, щель, трещину. Нельзя ли его разобрать? И на одной из узких граней обнаружил крохотный выступ. Проведя по нему пальцем, спрашивал себя, не след ли это, оставленный коррозией? Или вмятина от удара? А может, это элемент конструкции? Но в чем же дело? Нажал выступ. Что-то тихонько щелкнуло. Потом послышался звук, напоминающий шелест и падение сухих листьев, а может, ветер, проснувшийся в полдень над полем, проникнутым зноем ожидания, и вот уж колосья покорно склоняются, колышатся, эта плавная рябь чем-то похожа на чувство, возникающее, когда проводишь рукой от щиколотки к бедрам, это музыка, которая тебя обволакивает и снова замирает, и сквозь молчание доносится голос женщины, которая знает, что ее не слышит никто, кроме затихающего ветра. Она шепчет: "Акела, но севири палеату. Акела, Акела..." Снова слабый щелчок - и наступает тишина.