Кир Булычев - Разлюбите Ложкина! Страница 3

– Пустите меня к нему, я хочу видеть этого человека!

В автобусе возникла страшная давка, Ложкин задыхался, а женщина рядом с ним упала в обморок, но, к сожалению, осталась стоять. А Ложкин, как назло, не мог никак дотянуться до часов «Полет», чтобы отодвинуть стрелку назад.

– Умираю! – прохрипел Ложкин.

– Он умирает! – С этими словами окружающие сдвинулись еще теснее.

Ложкин уж не помнил, как вылез из автобуса, как умудрился, несмотря на возраст, дворами уйти от толпы, и, лишь оказавшись в сквере у Параскевы Пятницы, он опомнился и вернул стрелку назад.

И вовремя, потому что из песочницы стали выскакивать малые дети и с криками: «Наш дедушка приехал!» – бежали к нему.

Отдышавшись на скамейке, Ложкин принялся рассуждать. Он уже понял, что обращаться с человеческой любовью надо осторожно. Оказывается, люди не знают предела своим чувствам, не понимают, что губят любовью невинного прохожего.

Конечно, можно возвратить прибор Минцу, но жалко. Неужели ты, умный человек Ложкин, не догадаешься, как его использовать с выгодой?

И Ложкин почти придумал, как использовать прибор, но тут его попутал бес.

В овощном магазине служит одна кассирша. Ужасно развратное существо. По крайней мере в глазах Ложкина. Он встречал ее на улицах с разными мужчинами, тогда как на Ложкина она внимания не обращала, и это было обидно, ибо при виде ее в Ложкине просыпались желания и даже страсти давно прошедших лет. Ложкин не раз пытался заигрывать с ней, но кассирша отводила карие глаза, являла старому коню свой чеканный толстогубый профиль и черные кудри и делала вид, что не слышит его любезностей.

И вот в тот момент, когда Ложкин уже почти придумал, как использовать прибор, он увидел, что по улице сразу за сквером идет – видно, возвращается со службы – та самая кассирша.

Ложкин вскочил и на прямых, плохо сгибающихся ногах припустил за кассиршей. Услышав шаги, та обернулась и, видно узнав назойливого старика, презрительно поморщилась.

На улице темнело, начали зажигаться окна, вот-вот загорятся фонари, так что кассирша не заметила, как назойливый старик перевел стрелку наручных часов и прибавил скорости.

Но тут ее охватили сомнения.

А почему она убегает от этого товарища? Чем он ей неприятен? Хоть и пожилой, он тем не менее строен и вовсе не толстый. Днем она его заметила у кассы – и лицо было не лишено приятности…

Кассирша обернулась. В свете уходящего дня она поняла, что преследующий ее мужчина настолько ей приятен, что стоит разглядеть его получше. Кассирша притормозила.

Ложкин, не рассчитав скорости, врезался в нее. Высокий упругий бюст принял его, как амортизатор. Все тело кассирши охватила сладкая истома: так вот каков он, ее преследователь!

Ее полные губы отыскали лоб старичка и стали покрывать его жаркими поцелуями.

Редкие прохожие, видевшие эту сцену на плохо освещенной улице, с умилением кидали взгляды на целующуюся пару, уверенные в том, что наблюдают встречу дедушки и внучки после долгой разлуки.

– Оу! – рычал дедушка.

– Иди ко мне! – отвечала внучка.

И в этот момент старичок ощутил сильный удар по голове жестким предметом. Как потом выяснилось, этим предметом была хозяйственная сумка его супруги Матрены Тимофеевны, наполненная пакетами с солью, потому что кто-то еще с вечера сказал ей, что скоро начнется война и надо закупать соль.

– Ах ты! – закричала Матрена Тимофеевна.

Испуг несчастной кассирши – жертвы дьявольского эксперимента – был так велик, что она смогла преодолеть чувство к Ложкину и убежать прочь. И по мере того как она удалялась от часов «Полет», в сердце ее поднималась волна изумления: «И что на меня нашло? Так я скоро примусь козлов целовать!»

Как следует отдубасив своего мужа, которого давно подозревала в том, что он скрытый сексуальный маньяк, Матрена Тимофеевна уморилась и потащила домой соль, а Ложкину приказала купить наконец масло и тут же возвращаться, если он не хочет попасть на товарищеский суд в качестве обвиняемого. И еще добавила, что за то, что остался в живых, он должен быть благодарен чувству любви к нему, что поселилось с недавнего времени в сердце Матрены Тимофеевны.

Ложкин побрел в магазин, уже ненавидя Минца и всю его затею. Эта так называемая любовь пока что оборачивалась какой-то странной стороной. Ложкин уже жалел, что согласился на эксперимент. Может, в Москве или в Париже, где народу бесчисленно, с часами «Полет» можно затеряться и использовать их анонимно. У нас же в Гусляре ты всегда на виду, тебя сразу застукают или ославят в сплетнях… Что делать? Нет ответа.

Ложкин вошел в гастроном и, к своему ужасу, обнаружил, что перед закрытием в молочный отдел выстроилась очередь. Все беспокоились, что не успеют купить продукты до закрытия, ругались и взаимно друг друга ненавидели.

Стоя в дверях, Ложкин подумал, что, видно, наш национальный характер сформировался под влиянием вечных наших очередей. И потому основными чертами стал страх, что не хватит, и боязнь не успеть вкупе с ненавистью к тем, кто стоит впереди тебя. В этом смысле…

Ну что будешь делать? Без масла домой лучше не возвращаться. Убьют. Но и становиться в хвост очереди тоже нельзя. Не успеешь.

Так что сама судьба снова толкнула Ложкина на использование часов.

Он перевел стрелку на три часа вперед, и в очереди люди стали на него посматривать. Среди них были знакомые, они-то просто улыбались.

Ложкин еще перевел стрелку вперед – не было времени на улыбки и сюсюканье. И смело пошел к прилавку.

И тут очередь забыла о том, что ее цель – приобрести молочные продукты. Люди кинулись к Ложкину, принялись его обнимать, лобзать и в экстазе валить на пол.

– Мне масло нужно! – кричал Ложкин. – Только масло! Идите вы все в рай!

Никто его не слушал. За исключением выбежавшей на крик и также охваченной любовью к старику-покупателю директорши Ванды Казимировны. Она принялась метать в Ложкина пачками замороженного масла, чтобы он мог отнести их домой. Пачки ударяли людей по головам, попадало и в Ложкина, он кричал и сопротивлялся, но лишь через несколько минут смог схватиться за часы. В гневе и расстройстве Ложкин перевел стрелку куда дальше назад, чем было дозволено, – в минусовые деления…

И не сразу сообразил, что любовь к нему сменилась недоброжелательством, отвращением, а затем и ненавистью…

Люди отпрянули от отвратительного старика. Им хотелось поскорее покинуть магазин. Только подальше от этого урода!

Все забыли уже о том, что минуту назад стремились целовать его руки.

– Я его обслуживать не буду! – закричала продавщица, стараясь скрыться в подсобке.

– А вот ты, Ванда Казимировна… – сказал Ложкин, кинувший взгляд на часы и сообразивший, что же произошло. – А вот ты меня обслужишь. В порядке очереди, в которой никого, кроме меня, не осталось.