Кшиштоф Борунь - Грань бессмертия (сборник) Страница 3

— Речь идет о могиле Хозе Браго.

В глазах Альберди появилось что-то вроде удивления, потом он отвел глаза к окну и, не глядя на меня, сказал:

— Так, значит… вспомнила. Можете ее заверить, что могила не заросла бурьяном. Первые годы после смерти Хозе, когда все о ней забыли, я помнил. Теперь мой присмотр не нужен — все чаще приезжают различные люди… Привозят цветы. Посмертная слава лучше всего охраняет могилы… — он на минуту замолчал. — Стало быть, и Долорес вспомнила, — повторил он, не скрывая иронии.

Я оказался в довольно неловком положении.

— Сеньора де Лима имела в виду не это, прося меня съездить сюда, — начал я, но священник снова прервал меня.

— Не надо ее защищать. Быть может, вас удивляет, что я не скрываю от вас, человека, которого вижу впервые, моего критического отношения к поступкам сестры. Но я думаю, что, будучи ее представителем, вы должны знать все. Кроме того… я не люблю лгать. Это не облегчает мне жизнь, но таков уж я есть… и, наверно, таким останусь…

— Речь идет об эксгумации, — перешел я к сути дела.

— Эксгумации?! Кто это придумал? — взорвался он. — Хозе желал, чтобы Пунто де Виста стало местом его вечного сна, и я не соглашусь ради бренности мирской славы переносить куда-нибудь его останки. Даже на кладбище для избранных…

— Никто не намерен переносить останки. Эксгумация должна быть произведена в целях судебно-медицинской экспертизы.

Альберди, казалось, потерял дар речи, наконец он произнес:

— Не понимаю… Экспертиза? Зачем?!

— Я объясню вам подробнее, в чем дело. Вы знакомы с завещанием Браго?

Он утвердительно кивнул.

— Составляя завещание, Хозе Браго, очевидно, действовал под влиянием глубокой обиды на свою бывшую супругу. И Марио оказался обойденным. Поэтому мы собираемся опротестовать завещание.

— К чему?! Через полтора года Марио достигнет совершеннолетия и будет вскрыт второй конверт. Я убежден, что Хозе не мог лишить своего сына наследства.

— Институт Барта имеет право по своему усмотрению распоряжаться суммами, которые в данное время поступают sa его счет.

— Опять ее интересуют только деньги! — воскликнул священник. — Она ничуть не изменилась! А может, вы ее склонили к этому? Ведь вам, ее адвокату, это должно быть выгодно… Скажите откровенно!

Он смотрел на меня с нескрываемой неприязнью.

Разговор принимал нежелательный оборот, и я попытался как можно искреннее объяснить Альберди, как оказался втянутым в это дело и чего рассчитывает добиться моя клиентка.

Но мой собеседник так и не мог понять, чем вызвана эксгумация.

— У сеньоры де Лима есть подозрения, что Хозе Браго умер насильственной смертью. Быть может, удастся что-нибудь обнаружить…

— Спустя шесть лет?! Да и вообще — это предел непорядочности подозревать Боннара в убийстве. Что-что, но на это он не способен.

— Я того же мнения. Но в данном случае нам хотелось бы выяснить лишь одно: не применялись ли недозволенные методы лечения. Говоря откровенно, это тоже не представляется мне очень убедительным. Тяжба обещает быть весьма продолжительной, если только мы не отыщем явных доказательств. Честно говоря, я не любитель такого рода дел. Но я не в силах убедить сеньору де Лима…

Священник, казалось, не слышал моих слов.

— Это верх непорядочности, — повторил он, глядя в пол. — Я прекрасно знаю Боннара. Это исключено. Я не согласен с ним во многом, но это человек благородный!

— Существуют подозрения, что он экспериментировал на Браго… Вашей сестре кто-то говорил об этом.

Альберди поднял на меня глаза.

— Случайно, не… Лопец да Сильва?

— Не знаю. Это имя мне ни о чем не говорит. Кто это?

— Управляющий местной плантацией…

— Он заслуживает доверия?

— Спросите Долорес, — коротко и неприязненно засмеялся Альберди и, неожиданно сменяя тему, сказал: — Я не соглашусь на эксгумацию. Разве что судебные власти этого потребуют… или сам Боннар.

Он встал, давая мне понять, что считает разговор оконченным.

— Не лежит у меня сердце к этому делу, — пытался я еще как-то продолжить разговор. — Однако, думаю, мне следовало бы предварительно побеседовать с самим Боннаром. Хотя бы ради того, чтобы убедиться, что нет иной возможности избежать скандала.

— Не думайте, что этот разговор вам много даст. Боннар человек тяжелый…

— Скажу откровенно: быть может, я просто пытаюсь найти для себя аргументы, которые позволят мне… отказаться от этого дела. Как ближе проехать в институт?

— Я вам покажу… Идемте.

Мы вышли на крыльцо, а потом, обойдя домик, остановились у высокой кладбищенской ограды. Отсюда, сверху, был виден склон холма и открывался вид на долину.

— Доедете до главного шоссе. В четырех километрах к югу свернете влево. Видите длинный белый дом? — Альберди указал на светлое пятно в долине. — Это и есть институт Барта. Только не советую спрашивать дорогу у местных жителей. Институт не пользуется у нас хорошей славой, особенно среди крестьян. Это люди бедные, в основном безграмотные. В последнее время тут ходят слухи, будто в институте… завелись приведения. Я пытался обращаться к рассудку этих людей, но результаты были весьма плачевными. Возможно, сплетни преследуют определенную цель… Откуда мне знать…

Мы пошли через сад к калитке. Альберди как-то сник. На мои попытки поддержать разговор отвечал односложно. Лишь когда я попрощался с ним и уже начал спускаться по лестнице, он крикнул мне вслед:

— А Долорес скажите, чтобы приезжала! Я не стану ее упрекать. Пусть приезжают втроем. Ведь после смерти Хозе обстоятельства изменились…

III

Институт нейрокибернетики имени Сэмюэля Барта размещался в здании весьма необычной формы, издали напоминающем какого-то мезозойского ящера. Здание это было возведено лет двадцать назад из бетона, стекла и алюминия, кажется, по проекту самого Нимейера. Туристические справочники относили его к наиболее значительным архитектурным сооружениям нашей страны. Вначале здесь был небольшой первоклассный санаторий, модный даже за границей. Построен он был в коммерческих целях при весьма значительном участии одной фармацевтической фирмы, правление которой находилось в тысячах миль к северу от наших границ. Во времена левого правительства Дартеса санаторий был национализирован, а вскоре после этого сенсационные эксперименты над нейродином и научный авторитет Сэмюэля Барта способствовали тому, что он попал в ведение института нейрокибернетики.

С этого момента заведение начало постепенно менять свой характер, превращаясь из лечебного в научно-исследовательское, и наконец, в последние годы после основательной перестройки здания, прием пациентов был вообще прекращен. Окончательные изменения произошли уже после смерти Хозе Браго, когда во главе института встал профессор Боннар, биокибернетик с мировым именем, и были связаны с расширением области исследований.