Юлий Буркин - Какукавка Страница 3

— К чему?

— К процессору. Только ничего толком не вышло. Возможности очень ограничены. Единственное, что получилось, это когда я на мониторе…

— В смысле, в реальном мире?

— Не понял?

— Так ведь у тебя реальный мир — монитор бога.

— Брось! — махнул рукой Боб. — Забудь. Это я фигурально выразился. А сейчас я про настоящий монитор говорю, про монитор моего компьютера.

— Ну?

— Так вот, можно на мониторе моего компьютера выбрать любую точку пространства и времени, щелкнуть, и ты — там. Я поднялся:

— Знаешь что, Боб, если тебе захотелось среди ночи кому-то попудрить мозги, выбери, пожалуйста, кого-нибудь другого… — Я шагнул к двери.

— Ну, подожди! Ну, пожалуйста! — вскричал он. Я обернулся и увидел, что он готов расплакаться. Это было так на него не похоже, что я опустился обратно на табуретку.

— Давай. Только ближе к делу…

— Да куда уж ближе? — потряс головой Боб, словно отгоняя от себя наваждение, затем полез в тумбочку верстака и достал оттуда початую бутылку водки. — Крандец нашей реальности.

— Да что ты натворил-то, ответь наконец!

— Да не я это натворил, — вздохнул Боб. — Какукавка.

Софья Андреевна заглянула в кабинет:

— Левушка, к тебе посетитель.

— Свет мой, — не оборачиваясь, отозвался Лев Николаевич, — ты ведь знаешь, когда я работаю, я никого не принимаю… — Демонстративно скомкав почти полностью исписанный лист, он кинул его в корзину возле стола.

— Если б не было на то необходимости, я бы тебя не беспокоила, — твердо сказала Софья Андреевна и упрямо вошла в кабинет.

— В чем же эта необходимость? — нахмурился Лев Николаевич, снял мозолистые босые ноги с низенькой скамейки и, поднявшись из-за стола, повернулся к ней. Кто ж это такой к нам прибыл — Папа римский или сам Господь Бог?! — Граф сунул большие пальцы узловатых мужицких рук за пояс и качнулся с носков на пятки. Внезапно, протиснувшись между косяком и хозяйкой, в комнату проскользнул щуплый юноша в очечках. Типичный тургеневский нигилист.

— Вы уж меня простите, Лев Николаевич, но дело у меня очень важное, сообщил он с порога. — И чем быстрее мы все обсудим, тем лучше будет…

— Кто таков?! — рявкнул Толстой.

— Да я, собственно, никто, а вот вы…

— А коль никто, так и пошел вон! — Ощетинившись вставшей дыбом бородой, Толстой шагнул к визитеру.

— Анну Каренину пишете? — быстро спросил очкарик, надеясь этим вопросом обескуражить глыбу. Но не тут-то было.

— А тебе, прохвост, какое дело?! — все так же угрожающе спросил матерый человечище и топнул о паркет ороговевшей пяткой. Но вдруг глаза его вспыхнули нехорошим огнем: — И откуда знаешь про нее?! Никто ведь ещё не знает!

— Зря пишете, — продолжал незваный гость, чуть отступив. — Ну, кинется она под поезд, и всякий читатель спросит: зачем читать про нее? Что за фигу нам граф подсунул? Только авторитет себе испортите!

У Софьи Андреевны брови поползли на лоб. Толстой, отшатнувшись обратно к столу, сгреб с него пресс-папье и с размаху запустил им в посетителя. Однако тот ловко увернулся, и увесистая штуковина влетела в застекленную дверцу старого книжного шкафа. Взвизгнув под аккомпанемент звона бьющегося стекла, Софья Андреевна метнулась прочь из кабинета.

— Спокойно, — гость уронил свою странную котомку и вытянул руки ладонями вперед на манер психиатров из штатовских триллеров. — Лев Николаевич, вы находитесь среди любящих вас людей… Вы — зеркало русской революции… Все под контролем… А я, пожалуй, пойду…

Он проворно метнулся к двери вслед за хозяйкой, но граф с неожиданной прытью преодолел пару разделявших их шагов и ухватил очкарика за воротник.

— Врешь! — гаркнул он. — Теперь уж никуда! Он отшвырнул юношу в сторону, запер дверь и сунул ключ в широкий карман своей холщовой кофты.

— А теперь говори. Кем подослан? — брови графа нависли так, что глаз не стало видно совсем.

— Никем, — замотал головой перепуганный юноша. — Честное слово!..

— Нечто бесовское видится мне в этом лице, — ткнув указательным пальцем в гостя, сказал граф тихо, словно бы самому себе, — такие вот и в царя стреляют… — А затем повысил голос: — Что в мешке?!

— Кни-и-ги… — протянул очкарик и всхлипнул.

— Книги, говоришь? — Толстой потрогал котомку босой ногой. — И то правда. Книги. Ладно. Книжный человек — не столь опасный. Вся сила у него в чтение уходит… Да не хнычь ты, — осадил он гостя покровительственно. — Зла не сделаю. Давай-ка садись, в ногах правды нет. — Лев Николаевич указал незваному пришельцу на табурет. — Садись.

Тот, опасливо поглядывая на графа, наклонился, протянул руку и поднял пакет. Затем, прижав его руками к животу, уселся на предложенное хозяином место.

— Итак… — сказал Толстой и, повернув кресло, уселся с очкариком лицом к лицу. Брови графа приподнялись, и голубые глазки сверлами вонзились в незваного гостя. — Отставим распрю. С чем пожаловал?

Юноша глянул на часы, и на лице его мелькнула надежда. Что не укрылось и от графского взгляда.

— Я, знаете ли, хотел вам сказать, Лев Николаевич, что очень ценю ваше творчество. «Войну и мир» читал и перечитывал, а встреча Болконского с дубом вообще моя любимая сцена… Ваши религиозно-эстетические воззрения…

— Ты мне зубы не заговаривай! — осадил его Толстой. — Кто такой, откуда взялся?! Ну-ка, дай свои книги, посмотрим, что за глупости ты читаешь…

Граф потянулся, вырвал пакет из рук посетителя и выудил из него том. Гость понял, что ему не отвертеться. Он вздохнул и признался:

— Я — пришелец из будущего. Из двадцать первого века.

Толстой тем временем перелистнул обложку и уставился на дату издания:

— Это что, фокус какой-то типографский?

— Это не фокус, — обреченно помотал головой юноша и повторил. — Я из будущего. — Он снова глянул на часы. Ровно через двадцать… Нет, через двадцать две минуты я исчезну. Так что не теряйте времени, граф, спрашивайте. А когда исчезну, убедитесь, что я не врал.

— Ладно, — кивнул Толстой. — Мужики говорят, «все минется, одна правда останется»… Если ты из двадцать первого века сюда прибыл, то почему ко мне? Что обо мне знаешь?

— Вы — великий русский писатель, я вас в университете изучаю. Вот в этой как раз книге, — указал пришелец на том в руках графа, — все про вас написано. Дайте-ка.

Он бесцеремонно выхватил том из рук графа, торопливо полистал и прочел:

— «Лев Николаевич Толстой, граф, русский писатель, родился в деревне Ясная Поляна девятого сентября тысяча восемьсот двадцать восьмого года (по старому стилю), умер на станции Астапово Рязано-Уральской железной дороги десятого ноября тысяча девятьсот десятого года…»