Константин Ситников - Бес опечаток Страница 3

Бесенок оправдывался лживо:

- Просто я рассудил, что не следует мешать двум влюбленным, уединившимся в укромном местечке... Разве не прав я?

- Говнюк ты, - только и мог повторить Алексей обиженно.

Он сидел в опустевшем на обеденный перерыв экономическом отделе, в глубоком кожаном кресле, в ужасно расстроенных чувствах. Ему все время хотелось умыться, но он и так уже затопил весь туалет холодной и горячей водой попеременно. Кроме того - занозой в душе саднила ненаписанная заметка. Обеденный перерыв кончался, скоро все вернутся... А редактор прямо сказал: последнее испытание! А как он напишет эту чертову заметку, если старикашка вообще отказался с ним разговаривать?!

- Да разве ж это проблема? - вмешался в его мысли бесенок. - Набросай полдесятка строчек, а остальное предоставь мне. Уж я-то сумею сделать так, что любая твоя писанина покажется им гениальной.

- Ты, правда, можешь это сделать? - вскричал, воскресая, Алексей.

Бесенок презрительно фыркнул в ответ.

- И я могу написать все-все-все что угодно?

- Все-все-все что угодно, - подтвердил бесенок. - Но имей в виду, это будет уже вторая наша проказа, а всего - три.

- Как это? - удивился Алексей. - Почему только три?

- Таковы правила. Для одного человека - только три проказы.

- А потом?

- А потом ты должен передать эту книжку кому-нибудь другому, а с нею и меня. Так же, как это сделал мой предыдущий хозяин...

- Вот оно что, - задумчиво проговорил Алексей, догадываясь теперь, почему старик-библиофил так запросто отдал ему эту волшебную книжку. - И о каких трех проказах просил тебя этот чокнутый старикашка?

- О, это весьма любопытно и поучительно. Во-первых, он захотел, чтобы все его дешевые книжонки превратились в редкостные издания - конечно, не на самом деле, а только понарошку. Во-вторых, он пожелал, чтобы то же самое я проделал с его кошками. Ну а в-третьих, он выпросил у меня счастье.

- Счастье?!

- Ну да. Поскольку счастье, как и любовь, - это тоже в каком-то смысле обман, что ж, я дал ему счастье. Да ты же сам видел.

- Да, я видел, - печально согласился Алексей.

- А перед тем, - продолжал бесенок, - моим хозяином был паренек, торговавший чем ни попадя. Он-то и купил эту книжку в ларьке полгода назад, а потом перепродал ее старику-библиофилу как Гоголя за большие деньги, истратив на это одну из трех проказ.

- Теперь все встало на свои места, - сказал Алексей. - Однако за дело! Приступаем ко второй проказе! Ох, и покажу же я этим недоноскам! Ох, и отведу же я душу! Все, все мерзавцам припомню! - В порыве вдохновения он бросился к письменному столу, и еще никогда ему не писалось так легко, как в тот раз.

Через пятнадцать минут статейка была готова. Он вложил в нее все свое гражданское чувство, на какое только был способен. Начиналась она словами: "Мы, педерасты города Царевококшайска..." - а заканчивалась подписью редактора и главы городской администрации.

В трудные и торжественные минуты своей жизни редактор малотиражной газеты "Провинциальный прихлебатель" (ранее являвшейся органом райкома КПСС, а теперь, в самой середке 90-х, органом районной администрации, что никак не меняло ее прихлебательской сущности) - повторимся, в трудные и торжественные минуты своей жизни редактор Анатоль Сергеевич Заживо-Погребенный чувствовал настоятельнейшую потребность разрядиться.

Сейчас для него наступали именно такие минуты. Редакция размещалась в ветхом деревянном строеньице, подлежащем сносу. Редакция неоднократно посылала наверх прошения о предоставлении ей, редакции, более современного и просторного помещения, которое бы соответствовал имиджу печатного органа городской администрации. Редакция дождалась благоприятного ответа сегодня должна была прибыть административная комиссия в составе заместителя главы городской администрации г-на Поноса и гг.сопровождающих.

Посещение было назначено на через три часа. Лучшим средством снять напряжение была рюмашка, но Анатоль Сергеевич понимал, что сейчас об этом и думать не следовало. Был, однако же, другой способ разрядиться, тоже достаточно эффективный.

Выпуская из волосатых ноздрей табачный дым, как старый дракон перед смертельной схваткой, редактор пронесся по коридору, - и по пути бросил отрывисто в открытую дверь отдела писем:

- Ко мне. В кабинет. С бумагами.

Все знали, что эта за "бумаги".

Марь-Иванна широко раскрытыми от удивления глазами проводила тающий в воздухе след его могучих турбин и на мотыльковых крылышках любви порхнула вслед за ним. Второй раз! за полчаса!! в кои-то веки!!! - крупным шрифтом было напечатано на ее лице.

Когда еще через полчаса Алексей с новоиспеченной статьей подходил к кожаной редакторской двери, из-за нее приглушенно доносились заключительные такты Марь-Иваниной арии.

Выскакивая из кабинета редактора, Марь-Иванна являла на раскрасневшемся лице своем изумление, восхищение - и блаженство.

- Ко мне. Со статьей, - все еще отрывисто велел редактор, завидев молодого журналиста, мнущегося в коридоре.

...Такого мандража Алексей не испытывал со времен выпускных экзаменов. Редактор долго вчитывался в принесенные им листочки, левая его бровь задиралась все выше и выше. "Ну, сейчас - все, конец", - подумал Алексей, чувствуя вакуумную пустоту и невесомость в животе.

Редактор дочитал до конца, вернулся к началу, бегло пробежал глазами первые абзацы, - затем, не глядя на молодого своего сотрудника, вылетел из кабинета. В комнате напротив (это в операторской, вяло подумал Алексей) загремел его голос. Ни жив ни мертв, Алексей вышел тоже в коридор, остановился оторопело перед раскрытой дверью.

Редактор рвал и метал. Редактор громил и крушил.

- Бездари! Бездельники! Недое...ки безму...е! Даром хлеб жрете! штаны просиживаете! шахматы гоняете! Полжизни в газете, а писать толком не научились! Вот! вот!! вот где талант!!! Тридцать строчек - а какая глубина! какой интеллект! чувство какое! в печать! немедленно!! экстренный выпуск! Р-р-разнесу! р-р-разорю! покалечу!

Редакция засуетилась, как растревоженный улей. Все забегали. Наборщица запорхала наманикюренными пальчиками по клавиатуре. Монтажник защелкала ножницами. Ответсек с треском загрузил "Вентуру" и принялся всобачивать новую статью в завтрашний выпуск - в качестве передовицы.

Алексей был не на шутку встревожен и напуган таким поворотом событий. Все это было так неожиданно, так дико и ни с чем не сообразно, что молодой журналист отупел окончательно и уже совсем перестал понимать, где настоящее, всамделишное, а где - наваждение и помутнение рассудка. Теперешняя восторженность редактора - это, конечно же, сумасшествие. А все, что было раньше, - не сумасшествие? Все эти бесконечные статьи, статейки и статеечки, которые они непрерывным канализационным потоком изо дня в день выливают на головы своих читателей? Это - не сумасшествие? Господи, да как и работать в журналистике, если знаешь, что все, что ты делаешь, - обман? И не потому обман, что ты ищешь какую-то выгоду для себя. Или потому что твой хозяин велел тебе обманывать. Напротив, ты можешь писать правдиво и честно, ты можешь писать прямо и открыто, ты, в конце концов, можешь писать талантливо! Но... отчего же всегда получается так, что каждая твоя строчка - ложь? И каждая строчка твоих друзей, твоих неподкупных и бескомпромиссных друзей, - ложь? Отчего получается так, что когда ты воочию встречаешься с героем любой газетной заметки, он оказывается совсем-совсем-совсем другим человеком? Отчего любое городское событие, затрагивающее жизнь сотен и тысяч людей, получает в твоей газете самое превратное и искаженное освещение? Если всякое газетное и журнальное слово есть ложь, то для чего, для чего все это? Во имя какого бога (или божка?) оно пишется? Братцы! да зачем же мы читателей-то наших обманываем?! Они-то в чем перед нами провинились?