Оксфорд Уильямс - Зовы любви Страница 3

Бранли откинулся в кресле, долго и тупо смотрел на закрывшуюся дверь и наконец произнес, обращаясь к компьютеру:

— Не принимать от нее никаких звонков, но соблюдая вежливость. Можно придумать какой-нибудь предлог. Ни в коем случае не соединять меня с ней, сколько бы она об этом ни просила.

И впервые с тех пор, как компьютер вошел в его жизнь, ответ последовал не сразу. И только когда Бранли выпрямился в кресле и бросил на него строгий взгляд, серый ящичек заговорил:

— Вы уверены, что хотите именно этого?

— Еще бы не уверен! — рявкнул Бранли, поражаясь наглости машины. — Я не желаю, чтобы она тут хныкала и ныла. Я ее не люблю и не хочу оказаться в ложном положении, когда мои поступки по отношению к ней могли бы быть продиктованы жалостью.

— Да, конечно, — отвечал компьютер.

Бранли кивнул, довольный собственными аргументами.

— И раз уж зашла речь о телефоне, неплохо бы заказать разговор с Нитой Саломей. Завтра вечером в Королевском театре начинаются ее гастроли. Я хотел бы с ней пообедать. Надо договориться о дате.

— Будет сделано.

Бранли направился в гостиную и включил видеомагнитофон. Утонув в глубоком кресле, он погрузился в созерцание на телевизионном экране шириной во всю стену сложных эротических сцен — нового фильма о Ните Саломей.

Каждое утро на протяжении нескольких последующих недель компьютер исправно сообщал Бранли, что Элизабет Джеймс накануне звонила, и часто по несколько раз в день. Последний раз в ее голосе слышалось раздражение и чувство неясной вины.

Бранли дал компьютеру указание не упоминать больше ее имени ни под каким предлогом.

— Просто исключайте ее звонки из утренней сводки, — сказал он.

Компьютер, разумеется, повиновался. Однако лента, на которой записывалась вся входящая информация, сохранялась, и вот однажды поздним зимним вечером, не зная, чем заняться, устав смотреть телевизор и уже не в силах разговаривать с кем-либо по телефону, Бранли попросил компьютер прогнать скопившиеся записи ее звонков. «У меня поднимается настроение, когда я слышу, как люди меня о чем-либо просят», — сказал он себе с самодовольной улыбкой.

Плеснув в бокал арманьяка и откинувшись на спинку кресла, он велел начинать.

В первых ее звонках слышалась нерешительность, какая-то натянутость. «Вы сказали, что я могу позвонить, мистер Хопкинс. Я ведь просто хотела бы как-то поддерживать наши отношения, Позвоните мне, пожалуйста, когда вам будет удобно».

Бранли вслушивался в интонации ее голоса. Она волновалась, ожидая отказа. Бедное дитя, подумал он, чувствуя себя словно антрополог, который исследует какое-нибудь племя дикарей, обитающих в джунглях.

Чем дальше, тем больше неистовства, даже отчаяния стало звучать в ее голосе. «Пожалуйста, не гоните меня из вашей жизни, мистер Хопкинс. Семь лет — немалый срок. Из жизни их так просто не вычеркнешь. Все, что мне нужно, это немного общения с вами. Я знаю, вам ведь одиноко. И мне одиноко. Почему бы нам не стать друзьями? Почему бы нам вместе не покончить с этим одиночеством?»

Одиночество? Эта мысль никогда не посещала Бранли. Один — да. Но это естественное состояние для всякого незаурядного человека. Только равные могут быть друзьями.

С чувством садистского удовлетворения слушал он, как голос Элизабет становится все более жалобным. К ее чести, она никогда не ныла. Никогда не клянчила. Она всегда старалась взывать к их обоюдному чувству, к обоюдному благу.

Бранли выпил еще глоток арманьяка, и им овладела приятная дремота, которой способствовала также заметная перемена в ее голосе. Его интонации стали вдруг теплыми и радостными, в нем слышался чуть ли не смех. И еще она обращалась к нему по имени!

— Ей-богу, Бранли, — щебетала она, — вам бы там очень понравилось. Мэр дважды стукнулся головой о дверную притолоку, и мы изо всех сил сдерживались, чтобы не рассмеяться и сохранить достоинство. Зато когда он ушел, все разразились хохотом.

Он нахмурился. Что это с ней?

Следующая запись озадачила его еще больше. «Бранли, — восхищалась Элизабет, — цветы прекрасны! Это было так неожиданно! Я вообще-то никогда не отмечаю свой день рождения, стараюсь не думать о нем. Но красные розы! На вас это так не похоже. И их так много! Я украсила ими всю квартиру. Зашли бы взглянули…»

«Цветы? — сказал вслух Бранли. — Никаких цветов я ей не посылал». Он привстал на сиденье и метнул взгляд через приоткрытую дверь в сторону кабинета. Серый ящичек как всегда стоял на своем месте. «Какие еще цветы?» — пробормотал Бранли.

«Бранли, — слышал он дальше, — если б вы знали, как много значат для меня присланные вами стихи. Написаны как будто специально для меня и именно вами. Этот вечер я никогда не забуду. Слушая ваш голос, я была на седьмом небе от счастья»..

Вконец рассерженный, Бранли приказал компьютеру прекратить воспроизведение записи. Он встал и большими шагами направился в кабинет.

Свет в гостиной тут же стал меркнуть, а в кабинете зажегся.

— Когда был этот ее звонок? — спросил он.

— Две недели назад, — отвечал компьютер.

— И что, так уж необходимо читать ей стихи?

— Вы же дали указание соблюдать вежливость. Пришлось всю библиотеку перерыть, чтобы попасть ей в тон.

— Моим голосом?

— Но ведь другого у меня нет! — в ответе компьютера слышалось легкое раздражение.

Взбешенный до дрожи в руках, Бранли уселся на стол и посмотрел на него так, словно тот был живой.

— Ну хорошо, — наконец сказал он. — Теперь указания будут другими. Итак, когда бы мисс Джеймс ни звонила, ответ должен быть один: я не желаю с нею разговаривать. Я понятно говорю?

— Да, — ответил компьютер неохотно и чуть ли даже не сердито.

— Принимая телефонные звонки, надо ограничиться простыми ответами и больше уделять внимания домашнему хозяйству, а не электронным амурам. И еще я хочу, чтобы в мою личную жизнь не вмешивались. Ясно?

— Куда уж яснее! — едко прозвучало в ответ.

Бранли удалился в спальню. Заснуть ему, однако, никак не удавалось, и он попросил компьютер показать ему снова фильм с Нитой Саломей. Она так и не ответила на его просьбы позвонить ему. И теперь, глядя на телевизионный экран, вмонтированный в потолке, он, по крайней мере, мог видеть, как она отдается другим мужчинам, и мечтать, засыпая, о том же самом.

Целый месяц квартира Бранли сияла чистотой. Никто не нарушал его добровольного отшельничества, за исключением домработницы, которую он, впрочем, не принимал во внимание. Телефонные звонки вообще прекратились. Пентхаус находился так высоко над землей, что ни один звук не проникал через тройные стекла его окон. Бранли упивался тишиной и чувствовал себя так, словно на всей земле он остался совсем один.