Всеволод Ревич - Несколько слов о песнях одного художника, который заполнял ими паузы между рисованием картин и сочинением повестей Страница 3

...Спокойствие, мальчики! Еще не сказаны все слова...

Часто встречаемое в стихах Анчарова слово "красота", это просто сокращенное обозначение того самого идеала, на верность которому присягают герои Анчарова. И когда человек находит осколок прекрасного мира или ( что тоже самое ( когда он встречается с настоящей красотой, то с ним происходит чудо: маленький человек может стать большим, даже великим, как это и случилось с героем "Песни об органисте". А разве "Баллада о танке Т-34" не о встрече с той же красотой, не о том же превращении малого в великое, страшного в милосердное? Рядовой, можно сказать, "маленький" танк превращается в огромный символ любви, "смертию смерть поправ". Нельзя требовать от одного поэта, чтобы он выразил всю правду своего времени. Полный духовный портрет способна дать только поэзия в целом. Но целое состоит из частей. И каждое стихотворение может представлять ценность, если разумеется, оно написано искренне, честно и талантливо. Поколение Анчарова, наше поколение, наверно нельзя назвать счастливым, а впрочем, может быть, и можно. И мы для чего-то понадобились истории.

Наш рассвет был попозже, Чем звон бубенцов, И пораньше, чем пламя ракеты, Мы не племя детей, И не племя отцов, Мы цветы середины столетья.

Кто это мы? Мы ( это те, чья юность или по крайней мере отрочество, сознательное детство совпали с Отечественной войной. Андрей Битов как-то съязвил: мол, наше поколение несколько переэксплуатировало свое военное детство. Что поделаешь ( более героического времени на нашу долю не выпало. Зрелость началась после ХХ съезда КПСС. Наверно, мы последнее поколение, которое еще верило, что старые ценности пригодны к употреблению, хотя и требуют серьезного ремонта, и первое, которое на собственном опыте убедилось в том, что ремонт-то нужен капитальный. Наше поколение выдвинуло немало талантливых художников, в творчестве которых оно осмысливало самое себя и свое время. Должно быть, преимущество Михаила Анчарова было в том, что он до поры, до времени не помышлял о публикации своих стихов, и ему было проще, чем другим, сказать в них все, что он хотел.

Всеволод РЕВИЧ

P.S. Это небольшое добавление я начну почти с такой же фразы, которой начинается и сама статья. Она могла увидеть свет лет десять назад. Написанная в конце 80-ых годов как предисловие к сборнику песен Анчарова, так и не вышедшего из печати, она и сама была отражением взглядов, владевших нами в годы, еще не успевшие превратить слово "перестройка" в ругательное и даже внушавшего определенные надежды, точно так же, как песни Анчарова и его коллег отразили то, теперь уже доисторическое время, когда главную ноту в общественной жизни страны задавал замечательный народ, которых вскоре стали называть шестидесятниками. Сейчас эту старую статью - к моему глубокому удивлению - решили опубликовать, и мне, разумеется, предложили пересмотреть ее и добавить все, что я сочту необходимым. Перечитав статью, я решил, что делать этого не буду. Мне показалось, что сегодняшними добавлениями я могу ее только испортить, лишить признаков того времени, когда она писалась. К тому же я не нашел в ней мыслей, от которых хотел бы сегодня отказаться. Конечно, если бы я взялся за такую статью заново, я написал бы другую, может быть, более глубокую статью. Прежде всего я не утерпел бы и вступил в спор с нынешними критиками шестидесятников. Нынче модно шпынять их за мнимые и действительные заблуждения и промахи. Тонкая издевка проскальзывает даже в выступлениях тех молодых авторов, которые с симпатией, не исключено, что искренней, относятся к своим предшественникам. Они жалеют нас, убогеньких, всерьез собиравшихся строить социализм с каким-то там человеческим лицом, когда теперь любой недоумок знает, что всякий социализм ( чудище обло, озорно, огромно, а уж лаяй-то, лаяй, не хуже озверевших овчарок из лагерной охраны. Нет сомнений, что они сегодня знают и понимают значительно больше, чем мы знали и понимали тогда. Но вот молодой критик утверждает, что поэта, который бы принес в редакцию стихи со строками "Женщина, Ваше Величество" или "Надежды маленький оркестрик под управлением любви" никто бы всерьез не воспринял. Да? Если это и вправду так, если не осталось юношей и девушек, которых бы трогали за сердце песни Анчарова, Окуджавы, Высоцкого, Галича, то, должно быть, в нашей жизни действительно что-то непоправимо надломилось, и остается лишь погасить фонарики и углубиться в тьму пещер. Но неправда это, неправда, и у меня есть основание так утверждать: я видел лица людей, которые приходят ежегодно к могиле Высоцкого, я заглядывал в глаза тем, кто в дождливый майский вечер заполнил Трубную площадь, чтобы поздравить Окуджаву с его семидесятилетием. Если бы наши президенты, министры, депутаты почаще глядели бы в глаза именно таким людям... И молодые "сердитые" критики тоже. Я не настаиваю, что молодежь должна принять только наши ценности. Но и наши тоже, иначе возникнет опасный разрыв. Да и помимо того, я подозреваю, что разрыв между нами не столь уж велик, как это пытаются доказать некоторые бойкие вертихвостки от журналистики, которые не понимают, что самим своим существованием, самой возможностью свободно высказывать свои мысли, даже неправильные, они обязаны той трудной борьбе, которую вели шестидесятники. Их тогда еще не пускали в политику, и они сражались куплетами своих песен, строками стихов, страницами книг. Я не вижу иного выхода и иного спасения, иначе как в возвращении к надеждам и идеалам. Не в буквальном смысле к идеалам шестидесятников, а к непреходящим общечеловеческим ценностям, о которых шестидесятники в советской литературе после долгих лет замалчивания заговорили первыми, а Михаил в своих песнях так и просто самый первый. Вероятно, в сегодняшней статье я бы не смог уйти и от разговора о творческой эволюции самого Анчарова. Я ведь затронул только первые годы его творчества, а его дальнейший путь был не всегда ровным. Он был истинным родоначальником авторской песни, которая стала неотъемлемой приметой 60-ых годов, причем очень неожиданной приметой, как и фантастика, к которой, кстати, Михаил тоже приложил свою руку. Но наивно думать, что шестидесятники представляли собой единый монолит. Анчаров находился на радикально-романтическом фланге. Может быть, в его позиции было немало прекраснодушия, но я бы не стал его за это упрекать. Если бы в жизни не было бы ожидания алых парусов, то насколько она была бы унылее. /Недаром Грин был любимым писателем Михаила/. Какое-то время он был не одинок, однако страна вползала в непроглядный туман застоя, и оптимизм многих подвергся тяжелым испытаниям. Наиболее непримиримые оптимисты оказались за границей. Но Анчаров не хотел сдаваться. Я не осмелился бы утверждать, что занятый им блок-пост был сооружением, отгораживающим автора от действительности, думаю, что в его собственном представлении он находился на переднем крае. Однако грань, которая отделяет оптимизм от бодрячества, очень тонка, и незаметно для себя он, хотя и на недолгое время, пересек ее, чем и объясняется неудача двух его телесериалов, о которых, к счастью, все давно забыли. Сами по себе спектакли не заслуживают того, чтобы о них горевать, но мне крайне жаль, что Михаил, включив в них свои песни, дал себя уговорить, чтобы музыку к ним написал профессиональный композитор /Дашкевич, кажется/, с моей точки зрения, безнадежно их погубивший, совершенно не поняв анчаровского духа, не проникнувшись им.А ведь это была наиболее обширная аудитория его песен; и не из-за плохой ли музыки она, как бы это сказать, пропустила песни Анчарова мимо ушей. Потом они, правда, звучали в прекрасной передаче Н.Болтянской на радио "Эхо Москвы", вышли в авторской записи... Но все же мне кажется, что его песни знакомы незаслуженно малому числу людей. Если я ошибаюсь ( тем лучше. А статья... что ж, пусть статья останется свидетельством тех времен, когда надежд было больше, а разочарований меньше, и еще хорошо помнились годы нашей молодости, когда мы увидели , как из-под земли пробиваются еще нежные лепестки первых ростков свободы...