Вогт Ван - Блеск грядущего Страница 3

В этот миг профессор выходил из спальни, направляясь в туалет. Вот тут-то его и настигла приливная волна студентов, все еще вливающаяся в двери, и, полусонного и мало что понимающего, потащила за собой по коридору, чтобы потом, помятого, но чудом оставшегося в живых, выволочь в патио. Здесь Хигенрот упал на траву.

Сразу же откуда-то появились ножницы. Профессору состригли волосы, а потом наголо обрили голову. Во время сих действий Хигенрот уразумел, что будет проведен розыгрыш, за справедливостью которого были назначены следить два парня и две девушки. Эта своеобразная лотерея должна была выявить, кто из студентов выиграет одну из десятка определенных точек на ценной профессорской голове.

Научные исследования ценности декапитации для дела образования исходили из давних народных наблюдений: после внезапной смерти человеческое лицо теряет свое выражение, что было на нем при жизни, не сразу, но постепенно. Точно так же, постепенно, с лица сходило и семейное сходство. Так что в гроб, в могилу ложили совершенно чужого человека.

Ученые разработки, направляемые самим диктатором — во имя исполнения директивы поиска все новых и новых путей передачи знаний подрастающему поколению — выявили, что тело мертвеца, и в большей мере это касается головы, теряет накопленную за жизнь информацию тоже не сразу. В обычных условиях она без всякой пользы улетучивается в воздух. Но опыты показали, что колебания остаточной энергии могут быть введены в головы студентов путем специальных электрических подключений. Было открыто — а после того принято как данное — что при скоростной декапитации голова может передать до семидесяти процентов своего содержимого в течение нескольких минут.

Таким вот образом, по прямому указанию дальновидной диктатуры и родилась наука образовательного обезглавливания. Вдобавок к ее чисто утилитарным применениям, она превратилась в средство официального признания научных достижений для тех многочисленных личностей, которые, в связи с их антиправительственными статьями или деятельностью, никогда не смогли бы добиться почетных званий у ревнивых государственных учреждений, подвергавшихся со стороны диссидентов суровой критике. Подобное разграничение между инакомыслящими и лояльными приверженцами режима было одобрено самим диктатором и играло самую важную роль в наставлении на путь истинный.

Студенческие сражения за места на голове профессора превратились в уже давно устоявшуюся традицию. Так что после первой недоуменной реакции Хигенрот смирился с небольшими неудобствами вроде окровавленного скальпа и боли, вызванной тупыми инструментами.

Поэтому, к моменту ухода студенческой братии, он даже провел их всех до двери и с улыбкой помахал на прощание.

Утром, после второй бессонной для себя ночи профессор Хигенрот признался Эйди, что по каким-то совершенно непонятным ему самому поводам, он начал испытывать страх перед будущим отсечением головы. Всю ночь, излагал он — его преследовали бесчисленные видения, внушавшие ему отвращение и нежелание участия в Акколаде. Было даже такое мгновение, когда он, якобы, открыл, что собирается отречься от Официальной Религии со всеми ее прекраснодушными заверениями.

— Если подобное продолжится, — говорил он, — я обесславлю тебя тем, что возьму руки в ноги да и умотаю в Холмы.

Слово «Холмы» было эвфемизмом. Оно обозначало антиправительственное движение, имевшее свою штаб-квартиру — о чем ходили слухи — где-то в укрепленном горном районе. Правда, Хигенрот знал, что все эти слухи были неправдой. Современное оружие делало любое сопротивление, в любом месте на планете, бессмысленным.

Профессор увидал, что его слова встревожили Эйди. Если лауреат Акколады откажется появиться на месте казни в Патриотический День — уже завтра — его место займут ближайшие родственники. Но подобная замена уже не имела образовательной ценности. Выполнялась лишь традиция, согласно официальной доктрине установленная «ради спасения чести семьи, которая, естественно, не желает терять статуса победителя Акколады».

С тех пор, как в порядке гарантии было установлено, что каждый член семейства, желая сохранить собственную честь — или в качестве замены пойдет на эшафот, чтобы исключить скандалы, порядок замены струсившего был установлен декретом: жена, затем отец, мать, старший брат, старшая сестра и далее по порядку. Детей из данного списка исключали, поскольку режим любил всех детей. Если же близких родственников не имелось, тогда награды удостаивался другой ученый — претендент на Акколаду.

Так как у Хигенрота была только Эйди, доктор Хин Глюкен был в списке сразу же после нее. Ситуация молодой женщины усложнялась еще и неприятным случаем, произошедшим сразу же после ее свадьбы с Хигенротом. Тогда она закрылась на замок в своей спальне, проинформировав профессора, что по личным поводам совершенно не интересуется тем, что связывает мужчину и женщину.

День уже катился к вечеру, когда Эйди вошла в спальню к мужу, не имея на себе никакой одежды, и сообщила ему, что ожидание утраты стимулировало ее к тому, чтобы насладиться его мужскими достоинствами. Она была даже готова — как сказала сама — чтобы он «делал все, что ему только захочется».

Объявив об этом, она упала на профессорскую кровать.

Хигенрот долго глядел на ее девичье тело. Потом он промаршировал к стоящему возле окна креслу и плюхнулся в него.

В самый первый миг, но только в самый первый, в его мозгу вспыхнула фантастическая мысль: «Так вот зачем я все это делал!»

Он удивленно обсасывал эту мысль, глядя через окно на зеленые лужайки университетского городка.

«Да, так оно и есть, — думал он. — Это успех!»

В этом и был конечный результат его лихорадочной деятельности последних пару лет: неосознанная работа по тому, чтобы пленить эту девушку и заставить ее привязаться к нему и неважно какой ценой. Вот что увидел он перед собою.

«Мне ее подсунули!» — думал он. И так распорядились какие-то «они». Впрочем, его собственная, внутренняя правда подсказывала ему и другое, говорила о его преступлении: старикашка согласился, чтобы в жены ему подсунули девчонку-подростка.

Но после недолгих размышлений относительно своей вины Хигенрот подивился и тому, что это же как надо было придавить, чтобы сломить сопротивление этой худенькой девочки.

Еще раз поглядел он на кровать, где лежала Эйди, на ее обнаженное детское еще тело, и ему стало стыдно. Правда, у него тут же промелькнула мысль, что и сама Эйди тоже сыграла постыдную роль во всем этом балагане.

Ни разу еще она не проявляла подобной обеспокоенности. Теперь же она решила отдаться — вдруг понял Хигенрот — удержать его, чтобы впоследствии передать палачу. А для этого никакая цена не была слишком высокой, даже собственное тело, которое она до сих пор перед ним скрывала.