Юрий Нестеренко - Сослагательное наклонение Страница 3

Волна симпатий к левым, возникшая после победы октябрьского переворота в 1917 и усилившаяся после разгрома большевиков, прокатившись по многим странам Европы, затронула и переживавшую революционный подъем Италию. Растущая смута и катастрофическая слабость власти позволила в 1922 году левому социалисту Муссолини в результате поистине авантюрного путча захватить власть в стране. Впоследствии он упрочил свои позиции, пойдя на альянс с коммунистами. Таким образом, к 1923 году на территории Европы существовало уже два социалистических государства, и если режим Муссолини еще не внушал больших опасений, оставаясь довольно "розовым", то Германия "краснела" все больше и больше. Коммунисты оттесняли от власти своих социал-демократических союзников, закрывались оппозиционные газеты, национализировались крупные предприятия. Германия отказалась от уплаты кайзеровских долгов, и все громче звучали голоса, призывавшие "забыть позорные Версальские соглашения, навязанные немецкому народу мировой буржуазией". Укоренялась идеология "осажденной крепости", для защиты которой от "сил мировой реакции" необходимо наращивать военную мощь.

Тем временем Россия постепенно выбиралась из кризиса. Были ликвидированы красные и анархистские банды, прекратились крестьянские восстания. К концу 1922 года власть центрального правительства была восстановлена на всей территории Российской империи, за исключением Польши и Финляндии. Хотя отношения с бывшими союзниками по Антанте оставались сложными - Директория не спешила урегулировать вопрос с выплатой российских долгов, да и угроза новых потрясений отпугивала большинство иностранных инвесторов - национальная экономика с каждым годом развивалась все успешнее. Была принята и воплощалась в жизнь Государственная программа по электрификации. Россия вновь вернулась в число главных экспортеров зерна; вырученные средства вкладывались в рост промышленности. При этом национальная идея обретала на фоне достигнутых успехов все большую популярность (возможно, отчасти в противовес "пролетарскому интернационализму" большевиков, приведших Россию на грань гибели); даже одна из левых партий, вобравшая в себя остатки социал-демократических и эсеровских объединений, носила теперь название Национал-Социалистической Партии России. Все чаще звучало, что все беды России - от слепого подражания Западу, в то время как у России свой, особый путь. Сторонники этой точки зрения аргументировали ее событиями недавнего прошлого: ведь марксизм пришел с Запада, по вине Запада началась Мировая война, и именно попытка насадить на российской почве западную парламентскую демократию в 1917 окончилась большевистским переворотом. В то же время Запад крайне неохотно помогал Белому движению в борьбе с красными - огромные корпуса союзников стояли в тылу и ничего не делали (и это была правда, но, поступи в свое время союзники наоборот, теперь те же люди обвиняли бы их в пролитии русской крови), а теперь еще имеет наглость требовать уплаты долгов, не давая России времени оправиться. Надо сказать, что и бывшие страны Антанты смотрели теперь на Россию без большого восторга. Было ясно, что эта огромная, непредсказуемая, полуазиатская страна наращивает свою мощь - и, между прочим, не только экономическую, но и военную отказываясь в то же время установить у себя цивилизованные демократические институты, живя без конституции, без парламента, даже без законного монарха, а с каким-то странным полувоенным временным правительством. И действительно, усмирение России как будто было достигнуто, а Директория не спешила уходить от власти, игнорируя робкие требования либералов и словно воплощая собой пресловутый особый путь. Робкими требования были потому, что Директорию не в чем было особенно упрекнуть - конечно, ее правление было не идеальным, но промышленность росла, рубль укреплялся, у крестьян была земля, да и уровень гражданских свобод был близок к установленному Манифестом 17 октября 1905 года. Со временем состав Директории менялся, часть генералов ушла на покой, уступив место крупным промышленникам. Так, в 1924 году Директорию покинул Колчак, заявив, что он устал от политики и хочет вернутся к науке. Действительно, адмирал снова занялся полярными исследованиями и погиб в 1929 при крушении ледокольного парохода "Иркутск". Ротация членов Директории, при которой оставшиеся в меньшинстве радикалы уходили, и их сменяли умеренные, привела к тому, что прежде пестрый состав верховного органа обрел однородность, и прекратились шарахания из стороны в сторону. Главным же секретом успеха правления Директории в тот период, думается, было то, что она не столько руководила и направляла, сколько создала необходимые начальные условия и, защитив силой оружия порядок, предоставила национальному хозяйству развиваться своим чередом. Краткая эпоха большевизма не успела уничтожить людей предприимчивых и работящих, и едва таким людям были созданы условия для работы, экономика пошла вверх. В то же время, на фоне естественной гордости за выходящую из кризиса страну, все чаще звучали националистические и даже черносотенные лозунги. Припоминали национальность Маркса, высчитывали процент евреев и вообще инородцев в рядах большевиков (забывая при этом, что активное участие некрещеных евреев в революции вполне естественно при той дискриминации, какой они подвергались в Российской империи). Масла в огонь подливали интересы национального капитала, не желавшего мириться с еврейской и иностранной конкуренцией. Все же в целом, после революционных потрясений, маятник общественного мнения отклонился в сторону устойчивости и спокойствия, и когда в 1925 году Директория наконец объявила выборы - правда, не в Учредительное собрание, а только в Государственную Думу - избранные делегаты оказались один умеренней другого. Ни сторонники монархии, ни сторонники парламентской республики не набрали большинства; доминирующим настроением стал страх перед любыми переменами, способными нарушить хрупкое благополучие. Не раз цитировалась знаменитая фраза Столыпина: "Нам нужны не великие потрясения, а великая Россия!" В конце концов прошло предложение октябристов воздержаться от окончательных решений и принять конституцию переходного периода, сохранявшую власть Директории еще на четыре года, правда, под некоторым думским контролем. Члены Директории, опасавшиеся конфронтации с Думой, вздохнули спокойно.

Меж тем в Германии кипели политические страсти. Сопротивление правых было сломлено, но в рядах левых шла жестокая борьба коммунистов с социал-демократами, немцев с иммигрантами, старых и новых лидеров и всевозможных блоков и фракций. Как это нередко бывает, в этой свалке, обойдя старых политических волков, неожиданно всплыл человек новый и почти никому неизвестный. Звали его Рудольф Хильфе; прошлое его было темным, как и происхождение. По крови он был наполовину австриец, на четверть венгр, о последней же четверти биографы умалчивают, ибо метрических свидетельств не сохранилось, но говорили, что была эта четверть не то еврейской, не то и вовсе цыганской. Известно, что подобное смешение крови часто приводит к рождению неординарных личностей, и в самом деле, Хильфе отличали незаурядные организаторские способности, ораторское мастерство и чрезвычайное честолюбие. В 1926 году, после странного покушения на Тельмана (официальное расследование походило скорее на попытку скрыть истину, нежели найти ее), Хильфе становится фактически (а после скорой смерти Тельмана и юридически) первым лицом в Коммунистической партии Германии. Под его руководством довершился разгром германской социал-демократии и внутрипартийной оппозиции в КПГ; умело играя на амбициях соратников и используя сегодняшних союзников против вчерашних, к 1930 году Хильфе сосредоточил в своих руках почти всю полноту власти в стране. Несмотря на свое многонациональное происхождение, он оказался куда большим поборником величия Германской Империи, чем неоднократно битые за шовинизм социалисты; и хотя трескучие фразы о пролетарском интернационализме и мировой революции еще звучали, в них все явственней проступал иной оттенок: немцы - великий народ, избранный историей для того, чтобы принести свет идей марксизма всему человечеству - принести, если надо, силой оружия.