Андрей Мансуров - Разрешенная фантастика – 3 Страница 3

– Я?!.. Я… – она закусила губу. Соврёт? Хотя – вряд ли: смысл? – Меня зовут Тамилла. Я… Тоже – выжившая.

– У вас кто-то умер? – он старался говорить чётко, и спокойно, продолжая незаметно для неё оглядываться. Это было нетрудно: слёзы, безобразным колышком так и застывшие на подбородке, всё ещё текли из глаз женщины, наверняка застилая поле зрения мутной пеленой, и вряд ли она видела даже его лицо – так, серо-неопределённый силуэт.

– Да. Да, отец. – она всё ещё боялась, дрожала теперь наверняка не только от холода и горя, но ещё и от банального страха: могут и съесть! Как и делает большинство выживших сейчас банд мародёров и бандитов. И он не мог её не понять, – Отец… Умер.

В первый год они и сами всех и вся боялись. Да и было с чего! Если б не то, что он ходил в секцию лучников, и не держал дома тиски и авиационную фанеру, им бы ни за что не выжить! Мародёры, особенно на второй месяц, совсем обнаглели! Ходили среди бела (Вот только он теперь – не белый. А дымчато-серый!) дня… Совали свой жадный нос везде. Вынюхивали – кого можно убить, чтоб забрать его запасы еды.

Вот так у Шавката и появились ещё два автомата АК-47, три пистолета Макарова, обрез, и семь больших ножей. Про дубины из кусков труб, и цепи от мотоциклов, можно и не говорить. Плюс три сквозных (К счастью!) дыры в бедре, икре и предплечьи. (Если б не старинная огромная банка с бальзамом Вишневского, вероятней всего, он от заражения крови бы и умер…) Плюс лёгкая контузия головы. Плюс первые «мясные» консервы в конце двора – в бывшей кладовке. В количестве двух, потом – трёх, потом плюс ещё двух штук. Всего, с учётом родных девочки-приманки – одиннадцать. Если, конечно, порядочно так называть убитых. Пусть – бандитов, но всё-таки – людей.

– Пойдёмте посмотрим. Может, я сумею чем-то помочь?

– Нет! Нет, – она вскинулась, словно он предложил свершить некое кощунство, – Не надо на него смотреть. Ничем вы ему уже не поможете.

– Хорошо, не буду. – он помолчал. Сказал:

– Тогда – может быть, чем-нибудь помочь вам? У нас дома есть пища и тепло. Или… У вас на попечении кто-то ещё?

Пауза затягивалась, и он даже подумал, а слышит ли она его вообще. Потом она всё же ответила:

– Нет. Я осталась совершенно одна. Не знаю, что мне теперь делать.

– Ну как – что делать? Собирайте ваши вещи, и идём жить к нам. – он не задумываясь предложил гостеприимство, понимая, что лишний часовой им не помешает. Вот только надо вначале убедиться, что «отец» действительно умер, и всё это – не очередная хитрая ловушка. Для наивно-добрых лохов.

Отец не произвёл на Шавката впечатления: старичок и старичок. Сухонький. Благообразный. Был, наверное, седой – а сейчас лысый.

– Когда он умер? – Шавкат не мог не обратить внимания, что от старичка… Попахивало! Возможно, оттого, что в «логове» всё ещё было явно выше ноля.

– Кажется, позавчера… Или позапозавчера. – она закусила губы, и он испугался, что сейчас вновь разрыдается. Но она сдержалась.

– А почему вы не… похоронили его тогда же – ведь он уже начал разлагаться?

– Я… Я даже не думала об этом. В-смысле, похоронить. Он же – мой отец. Он не должен был умирать! Это… Это – чудовищный сон! – она сорвалась на крик-визг, – Бред! Кошмар!!! Вот! Сейчас я проснусь, и ничего этого не будет! – она закрыла лицо руками, – И всё снова будет по-старому… мы все вместе, дома. На кухне тепло и уютно. Мама накладывает ужин – плов. А Малика опять говорит, что от него толстеют. А папа…

Она умолкла, снова рыдая, руки так от лица и не отняла. Плечики содрогались с минуту. Шавкат молчал. Просто ждал. Наконец плечики поднялись и медленно опустились, одновременно с глубоким вздохом. Вспышка истерии прошла, едва начавшись.

Как он понимал её!

Ему самому почти каждый день казалось, что всё это – кошмарный сон. Бред. Сюрреалистический сюжет из фантастического фильма-катастрофы. «Послезавтра». «Матрица». Или ещё какой-нибудь тупой антиутопии. Про ядерную войну.

Но достаточно было шагнуть, чтоб хрустящий снег, или скрипящие под ним осколки бетона и кирпича отозвались в ушах чёрной действительностью: Судный День наступил. И никто богобоязных «праведников» не спас: почти всё, что праведники, что грешники, отправились туда – к последнему Судие.

– У вас осталась какая-нибудь еда?

– Да. Немного. Папа… В последние дни не ел – говорил, что не хочет. Это сейчас я понимаю, что он просто пытался сэкономить её для меня. Вон: сухари… и мука. Полмешка ещё осталось.

Глядя на её такое, оказывается, тощее тело, Шавкат подумал, что ей этого хватило бы… Да, месяца на два. Но нужны ещё дрова.

– А дрова?

– Нет. Вот дров не осталось, – она указала жестом на печь-буржуйку у входа. – дрова кончились ещё неделю назад.

– А почему тогда у вас здесь всё ещё тепло? – Шавката вновь кольнуло подозрение.

– Это просто. Я жгла бензин. Вернее, тряпки, пропитанные бензином.

Верно. Бензином воняло. Как и всем, чем обычно воняет в таких берлогах-норах: потом, гарью, плесенью и д…мом. Его глаза, привыкшие, наконец, к темени ничем не освещаемого пространства, выявили две стандартных канистры в дальнем углу.

Надо же. Похоже, мужчина, и так бывший на последней стадии истощения, банально угорел. А почему тогда она сама не?.. Ладно, неважно. Зато теперь у них с женой будет третий сменщик для караула.

– Что вы хотите взять с собой?

– Ну… – она замялась, – Вон тот тюк с одеждой и постелью. Это я уложила, когда поняла, что остаться здесь… Всё равно не смогу. Вот и сидела снаружи, тянула с уходом до последнего. Не знала только – куда податься…

Ещё вон там – сухари. Мука. Старая шуба. Два пистолета.

Он повертел их в руке. Опять Макаровы. Затем засунул в карманы парки: не пригодятся, наверное. Но и оставлять оружие здесь нельзя: вдруг мародёры ещё рыщут…

Лекарств оказалось немного: аспирин, уголь, йод, сенадексин да но-шпа. Что ж: лекарства-то точно пригодятся. Их-то аптечка, конечно, побогаче, но не взять – глупо.

Он помог закинуть ей на спину тюк с одеждой. Тот оказался лёгким. Остальные вещи взвалил на спину себе, чуть подвинув лук:

– Идёмте.

Первые два часа шли молча. Шавкат просто двигался назад по своим же следам, аккуратно обходя холмики, и ямы, в которых могли таиться предательские осколки стекла и острые куски арматуры. Женщина держалась сзади, шагах в пяти. Шла профессионально: ничто не скрипнет, не хрустнет. Значит, научилась двигаться здесь. Значит, точно – городская. Когда в город забредали наудачу те, кто выжил в пригородах, они топали и ломились, как стадо взбесившихся носорогов, двигаясь цепью, и громко переговариваясь. Но от таких поисковых партий Шавкат попросту прятался. За Дом же он не беспокоился: подвал-бункер замаскирован теперь так, что даже стоя на его крыше невозможно ничего обнаружить.