Джеймс Кейбелл - Domnei (Сказания о Мануэле - 4) Страница 3

- Сударь, - ответил Перион, - вы известны как поэт и потому, конечно, знаете, что "веселей" рифмуется с "день сей", тогда как "гнетущий" - со словами "день грядущий".

- Но ваше веселье, мессир де Пизанж, лишь словесная круговерть, а "круговерть", - епископ жестко взглянул своими серыми глазами на Периона, имеет весьма избитую рифму.

- Воистину это мрачная рифма. Она заставляет замолчать другие стихи, согласился Перион. - Лучше я посмеюсь просто так, без всякой рифмы или причины.

Молодой священнослужитель настойчиво продолжал:

- Но у вас есть прекрасный повод для веселья. Ведь вы ужинаете в такой близости от Небес.

И он многозначительно взглянул на Мелиценту.

- Нет, нет, - ответил Перион. - У меня совсем другая причина для веселья. Ведь завтракать мне придется в Аду.

- Ну, что же. Как говорят, хозяин этого заведения воздает каждому по заслугам, - и епископ, пожав плечами, удалился.

- Дьявол несомненно воздаст каждому по заслугам, - проговорил вслух Перион.

ГЛАВА III

Как ухаживала Мелицента

От этих мыслей, от напрасных сожалений туман поплыл у него перед глазами. Периону привиделось, что дверь отворилась и в мрачную, обитую дубовыми панелями комнату осторожно вошла сама госпожа Мелицента, ему показалось, что Мелицента остановилась напротив камина и отблески огня играли на ее лице и платье, а ее слегка встревоженные глаза походили на глаза только что разбуженного ребенка.

И казалось, прошло много времени, прежде чем она заговорила и спокойно призналась в том, что все рассказала Айрару де Монтору, и по причине любви к ней епископа так подстроила нужный исход беседы - "подло", как выразилась она, - что было обещано, что порядочный человек зайдет в три часа за Перионом де ла Форэ и проводит вора до незаслуженной безнаказанности. Все это она проговорила совершенно спокойно, будто по книге, но вдруг голос ее изменился:

- Это правда. Но... Сейчас вы размышляете о том, почему я пришла сюда лично рассказать вам об этом?

- Сударыня, не могу и предположить. Нет, в самом деле, - воскликнул Перион, потому что знал правду и был несказанно напуган. - Не смею и предположить.

- Завтра вы уплывете воевать за море... - начала было она, но сладчайший голос ослабел и затем вовсе замер. Он слышал потрескивание дров и даже учащенное биение собственного сердца, словно наступила самая ужасная и прекрасная тишина на свете. - Возьмите меня с собой!

Перион потом никак не мог вспомнить, что он ответил. И действительно, то были какие-то бессвязные слова, какой-то лепет.

- Я не понимаю, - сказала Мелицента. - Послушайте, я была воспитана в целомудрии, никогда никому не причинила зла, через всю мою защищенную и спокойную жизнь я пронесла истинную любовь к правде и чести. Моя рассудительность допускает, что вы такой, каким себя описываете. И все же есть во мне нечто более властное, чем моя рассудительность, что кажется всеведущим и с легкостью отметает ваши признания как совершенно неважные.

- Лакей, самозванец и вор! Вот список всех моих законных, честно заработанных титулов.

- И даже, если бы я поверила вам, по-моему, мне было бы это безразлично. Вы считаете это странным? Я должна презирать вас. Но даже в этом случае я бы бросила свою честь к вашим ногам, как делаю сейчас, и, лишь отчасти ненавидя себя, умоляла бы вас сделать меня своей женой, служанкой, кем угодно... О! Я думала, что когда придет любовь, она будет прекрасной!

Он сказал на удивление спокойно:

- Это прекрасно. Не было в моей жизни мгновения более счастливого. Вы стоите на расстоянии вытянутой руки, я могу дотронуться до вас, могу овладеть вами, могу сделать все, что захочу. Но я не смею и пальцем пошевелить. Я похож на человека, который долгое время томился в темнице, тщетно стремясь увидеть хоть кусочек неба, и который, когда его освободили, прячет глаза от солнца, поскольку не осмеливается взглянуть на него. Увы! Я недостоин вашего выбора и умоляю вас говорить со мной как можно суровее, сударыня, поскольку, когда ваши чистые глаза смотрят на меня с добротой, а ваши нежные, прекрасные губы находятся рядом с моими, я так возбужден и так счастлив, что боюсь, как бы не заревновали Небеса!

- Не бойтесь... - прошептала она.

- Мне нужно быть смелее? Через минуту разбудить графа Эммерика и смело сказать ему: "Милостивый государь, вор, которого ищет половина христианского мира, имеет честь просить руки вашей сестры"?

- Завтра вы уплывете воевать за море. Возьмите меня с собой!

- Такой подвиг был бы достоин меня! Вы так нежно воспитаны, вы привыкли к роскоши, присущей этому веку. К вам сватался великолепный и могущественный монарх, вполне достойный вашей любви, который разделит с вами много счастливых и светлых дней. А там страна, не знающая законов, обнаженная дикость, где я и мои сорвиголовы хотят обмануть правосудие и сохранить свои трижды пропащие жизни. Вы просите меня помочь вам попасть в эту страну и никогда не вернуться! Сударыня, если бы я послушался вас, сам Сатана запротестовал бы против осквернения своего вечного огня такой мерзкой душой.

- Вы говорите о малом, я же говорю о большом. Любовь поддерживается не только приятной пищей, и ей служат не только люди, одетые в атлас.

- Тогда выслушайте неприкрытую правду! Бесспорно, я поклялся, что люблю вас. Но, сударыня, я слишком опытен в таких делах, как любовь, поскольку редко встречал женщин, которые тем или иным способом не могли завоевать мое сердце. И я признаюсь сейчас, что только вы одна не могли его взволновать. Единственной моей целью было посредством лести выманить у вас коня, а между делом развлечься, милая негодница! Вот и все... Клянусь вам, это все, все, все... - Перион зарыдал, и казалось, он находится при смерти. - Я забавлялся вами. Я отвратительнейшим образом вас надул.

Мелицента ждала окончания этой странной речи, и спокойный ее взгляд, казалось, проникал до самых глубин его сердца и оценивал все, о чем когда-либо думал Перион, к чему стремился он с первого, дня жизни. Эта женщина казалась Периону настолько прекрасной, что в сострадательности к человеческому безрассудству превосходила самых добрых ангелов.

- Да, - сказал Перион. - Я пытался вам солгать. Но даже в этом меня постигла неудача.

Она сказала с чудесной улыбкой:

- Определенно, никогда в мире не было таких сумасшедших, как мы. Я должна ухаживать за вами, будто вы - девушка. А вы отказываете мне и так страдаете, что мне страшно смотреть на вас. Говорят, что вы ничем не лучше любого разбойника с большой дороги; вы сами признались, что вы - вор, а я не верю ни одному из обвинителей. Перион де ла Форэ, - сказала Мелицента, и сочинителям баллад никогда не удавалось описать, каким тоном она это произнесла, - я знаю, что если вы и барахтались в бесчестье, то не чаще чем архангел воровал белье с веревки. Я не гадаю! Поскольку пробил мой час, я знаю! И ничто не посмеет теперь встать между нами...