Рэй Брэдбери - Мгновение в лучах солнца Страница 3

— Но… — начал он.

— Не будем больше говорить об этом. Они все твои.

— Я просто хотел, чтобы это послужило тебе уроком. Ведь ты такая несдержанная.

— Ну да, и живу я только ради денег.

— Все деньги мне не нужны.

— Ладно, хватит.

Перебранка утомила ее. Она открыла дверь и прислушалась. Соседи ничего не слышали, а если и слышали, то не обратили внимания. Фары ожидавшего их такси освещали небольшую площадь перед гостиницей…

Они выехали из Уруапана и долго тряслись по застывшим в ленивой дреме снежно-пепельным холмам под холодными ясными звездами, потом взобрались на гору, где стояли торжественно-серьезные мужчины и смуглые мальчишки; рядом под безмолвным небом переговаривалась группа американцев в бриджах. Подвели лошадей, и все отправились вверх по реке лавы. Жена заговорила с американцами, посыпались шутки; муж через некоторое время поскакал вперед…

В эту ночь Парикутин был рекой золота, далекой рекой расплавленной руды, текущей к мертвому морю лавы, к далекому вулканическому берегу. Если затаить дыхание и успокоить колотящееся сердце, можно услышать, как лава сталкивает вниз камни; они катятся, переворачиваются и едва слышно грохочут. Над кратером стояло красное сияние, а изнутри беззвучно поднимались светло-коричневые и серые облака, залитые розовым светом…

Они стояли вдвоем и смотрели, как лава слизывает темный конус вершины.

Он упрямо молчал.

— Чем ты теперь недоволен? — спросила она.

— Разве ты не могла побыть со мной? Я думал, что в Мексике мы всегда будем вместе. А ты сразу начинаешь трепаться с этими проклятыми техасцами.

— Мне было так одиноко. За два месяца мы не встретили ни одного американца. Днем здесь хорошо, а по ночам тоскливо. Просто захотелось с кем-нибудь поговорить.

— Тебе захотелось сказать им, что ты писательница.

— Неправда.

— Всегда всем рассказываешь, какая ты хорошая писательница и как путешествуешь по Мексике на деньги, заработанные в большом журнале, напечатавшем твой рассказ.

— Один из них спросил, чем я занимаюсь, вот я и сказала. Но ты прав, черт возьми, я действительно горжусь своей работой. Мне пришлось ждать целых десять лет, пока напечатали мой первый рассказ.

Он долго рассматривал жену, освещенную пламенем вулкана.

— А знаешь, перед тем, как ехать сюда, я вспомнил об этой проклятой пишущей машинке и чуть было не швырнул ее в реку.

— Что?!

— Нет, не выбросил, пока просто запер в машине. Я уже сыт по горло и ею, и тем, как ты портишь нашу поездку. Ведь ты здесь не со мной, а сама по себе, для тебя существует только одно — ты, ты и эта чертова машинка, ты и твои нервы, ты и твои впечатления, ты и твое одиночество. Я знал, что так будет и сегодня. Куда бы мы ни пошли, ты вечно спешишь в номер и барабанишь на своей машинке. И днем, и ночью — одно и то же, да сколько же можно?! Зачем мы сюда приехали?!

— Я неделю не садилась за машинку, зная, как она тебя раздражает.

— Вот и не садись за нее еще неделю, месяц, пока не вернемся домой. Твое проклятое вдохновение может и подождать.

«Не надо было обещать ему все деньги, — подумала она. — Не надо было отнимать у него это оружие. Теперь он добрался до самого главного, до настоящего — до моей работы, до машинки! О господи!»

И вдруг поток гнева охватил ее, захотелось его ударить, быть может, сбросить со скалы, но она просто толкнула его в спину, вложив в этот жест весь свой гнев, всю накопившуюся обиду, и это означало, что разговор кончен…

Через час муж с женой тронулись сквозь рассеивающуюся мглу в обратный путь. Спускаясь к мертвому городу, к церкви, погребенной под слоем лавы, жена думала: «Почему не упадет его лошадь? Почему не сбросит его на камни?»

Но ничего не происходило. Они скакали дальше. Из-за горизонта поднималось багровое солнце…

Они проспали в своем номере до часу дня. Одевшись, жена полчаса сидела на кровати, ожидая пробуждения мужа; наконец он зашевелился, перевернулся — небритый, бледный от усталости.

— У меня болит горло, — были его первые слова. Она промолчала, потом поднялась и пошла к двери.

— Пойду куплю газету.

Выйдя из гостиницы, она долго шла по только что вымытым улицам, вдыхала невероятно чистый воздух, и ей было бы совсем хорошо, если бы не постоянная дрожь где-то в груди.

Она подошла к таксисту, чувствуя, как замерло и снова заколотилось сердце, и спросила:

— Мне надо в Морелию. Сколько это будет стоить?

— Девяносто песо.

— А я смогу сесть там на поезд?

— На поезд можете сесть и здесь.

— Верно, но здесь я не стану его ждать, у меня есть на то причины.

— Хорошо, я отвезу вас в Морелию.

— Идемте, мне еще кое-что нужно сделать.

Такси осталось ждать напротив гостиницы. Она вошла во дворик, вдохнула пьянящий, кристально чистый воздух, затем, прижав руки к телу и закрыв глаза, тихонько отворила дверь.

Он лежал спиной к ней и спал. Быстро и бесшумно надев жакет и проверив деньги в кошельке, она подошла к кровати и посмотрела на спящего мужа знакомые черные волосы на затылке, профиль, закрытые глаза. Он зашевелился и спросил сквозь сон:

— Что?

— Ничего, — ответила она, — ничего и еще раз ничего.

Такси с грохотом пронеслось по городу и на невероятной скорости вырвалось на шоссе. Позади остались и город, и гостиница, и спящий в гостинице человек, и…

Все. Мотор заглох.

«Нет, нет, — думала Мэри, — о боже, нет, только не это. Мотор сейчас заведется, должен завестись».

Таксист выскочил из машины, ожег господа бога взглядом, рванул капот, казалось, его скрюченные руки вот-вот схватят мотор, вырвут железные внутренности; лицо застыло в нежной улыбке невыразимой ненависти. Он повернулся к Мэри и заставил себя пожать плечами, подавив ярость: на все воля божья.

— Я провожу вас до автобусной остановки, senora, — сказал он, помог ей выйти из машины и показал дорогу.

Автобус стоял на площади. В него садились индейцы: одни входили молча, медленно, уверенно, величаво, другие тараторили как птицы, пихали в автобус детей, корзины с цыплятами и поросят.

Мэри вошла в салон, и со всех сторон на нее обрушились запахи: горячей смазки, бензина и масла, мокрых кур, мокрых детей, обливающихся потом мужчин и женщин, старых истертых чехлов и маслянистой кожи…

Она пробралась назад, чувствуя любопытные взгляды индейцев.

— Я уезжаю, наконец-то я уезжаю, ухожу, я больше никогда его не увижу, я свободна, свободна.

Она чуть не засмеялась.

Автобус тронулся, пассажиры тряслись и качались, что-то крича и улыбаясь, а позади остались город, Отель де лас Флорес, внутренний дворик и Джозеф…